Волонтер девяносто второго года

— Пройдите на улицу Басс-Кур, и примерно в метре от вас будет дом двести восемьдесят семь, это он и есть; старого фасада больше не существует; нынешний фасад новый, ему пятнадцать лет.

Пройдя несколько шагов, я оказался посредине улицы Басс-Кур.

— Дом отсюда виден прекрасно, — согласился я. — Ну, а где вы жили тогда?

— На другой стороне улочки находилась столярная мастерская, сегодня это дом двести восемьдесят четыре; там я провел несколько счастливейших и печальнейших часов в моей жизни.

Я вернулся и сел рядом с ним.

— Хорошо, — сказал я, — теперь я более чем когда-либо уверен, что, если хочешь узнать историю, не надо обращаться к историкам.

— Конечно! Все историки списывают друг у друга. Когда один совершает ошибку, другие уже не стараются ее исправить. Они подобны баранам Панурга: когда один решается на что-то, все остальные бросаются вслед за ним. Вот, к примеру, господин Тьер утверждает, будто мы потратили неделю, чтобы добраться до Парижа, тогда как нам понадобилось на это всего три дня.

— Неужели вы сопровождали короля в Париж?

— Бесспорно!

— Значит, вы были свидетелем гибели господина де Дампьера? Заметьте, я говорю гибели, а не убийства.

— Я помогал нести его тело.

— Ему ведь отрезали голову и поднесли ее на пике к дверце кареты королевы?

— Ничего подобного!

— Однако так пишет Мишле.

— Я читал Мишле; он один точно рассказывает об аресте короля. Но здесь он ошибается: голова была изуродована выстрелом из ружья, раздробившим челюсть, но от тела отделена не была. Я присутствовал при эксгумации трупа, состоявшейся шестого октября тысяча восемьсот двадцать первого года — голова еще держалась на шейных позвонках.

— И вы дошли до Парижа?

— Я не только дошел до Парижа, но по причинам, о каких нет необходимости вам рассказывать, оставался в Париже до того дня, пока, став волонтёром, не прибыл в армию Дюмурье.

— Вы участвовали в битве при Вальми?

— В полк я явился за десять дней до сражения.

— Следовательно, второго сентября вы еще находились в Париже.

— Да, и едва не сложил свои кости в Ла Форс.

— Почему?

— Пытаясь спасти одну женщину, или, вернее, принцессу, но, должен вам признаться, не потому, что она была принцессой, а потому, что была женщиной.

— Принцессу де Ламбаль?

— Вы угадали.

— Ну и ну! Да ведь вы сама история, живая история.

— Вы удивитесь еще больше, — улыбнулся в ответ полковник, — если я вам скажу, где я жил.

— Где же?

— На улице Сент-Оноре… Угадайте, у кого.

— У столяра Дюпле, наверное?

— Правильно.

— Значит, вы видели Робеспьера?

— Как вас сейчас.

— В домашней обстановке?

— Признаться, это я смастерил ему стол, за которым он написал бо́льшую часть своих речей.

— А видели вы Дантона?

— Дантона? Это он завербовал меня в волонтёры, и он же второго сентября… Одним словом…

— Что?

— Так, ничего… Я видел их всех: и Дантона, и Камилла Демулена, и Сен-Жюста — всех, начиная с несчастного Барнава, кого мы встретили в Пор-а-Бенсоне вместе с Петионом и Латур-Мобуром, и кончая калекой Кутоном. Видел, уже позднее, герцога Энгиенского и маршала Нея.

— Вы видели герцога Энгиенского?

— Я был секретарем военного совета, когда его там судили.

— И встречались с маршалом Неем?

— Он произвел меня в подполковники во время отступления из России, и, вероятно, я был последним его знакомым, кому он кивнул, отправляясь на мученическую смерть.

— Знайте, полковник, что я больше от вас не отстану! Я буду вашим секретарем, и мы начнем писать ваши воспоминания.

— Вы опоздали, — рассмеялся полковник. — Мои воспоминания уже на три четверти закончены.

— Вы действительно написали мемуары?

— Почему бы нет?

— Вы правы, я веду себя глупо. Должно быть, полковник, они крайне любопытны.

— Что вы! Я просто-напросто занялся этим делом для собственного развлечения… а вот и мой секретарь, посмотрите.

В это мгновение дверь распахнулась и к нам подошла очаровательная девушка лет семнадцати-восемнадцати.

— Мадемуазель… — повернулся я к ней.

— Это мадемуазель Мари, моя внучка. Сделайте сударю реверанс, мадемуазель Мари, вы должны поблагодарить его за те бессонные ночи, что он заставил вас проводить.

— Меня? — покраснев, спросила девушка.

— Ну да, вас.

— Но мы не знакомы.

— Напротив, никого другого вы и знать не желаете: читаете то «Монте-Кристо», то «Мушкетеров».

— Господин Дюма! — воскликнула девушка.

— Да, это господин Дюма! Теперь вы убедились, Перретт, что знакомы с ним.

— Ой! — вскрикнула девушка. — О господин Дюма; как я рада видеть вас!

— Неужели вы говорите правду?

— Уверяю вас. Вы заставили меня пролить столько слез!

— Надеюсь, вы прощаете мне ваши слезы?

— Не только прощаю, но и благодарю вас за них.

— Прекрасно, значит, вы будете моей соучастницей.

— В чем?

— В заговоре.

— Против кого?

— Против полковника.

— Дедушки?! Вы хотите устроить заговор против дедушки? Что же такого он натворил?

— Написал мемуары.

— Знаю, ведь я сама писала их под его диктовку.

— Чудесно, вот эти мемуары я и хочу прочесть.

— Вы слышите, дедушка? Господин Дюма желает прочитать ваши воспоминания.

— А кто мешает? — спросил полковник. — Не я же.

— Вы согласны, полковник? — вскричал я.