Волошинов, Бахтин и лингвистика

Как и многие его современники, Гардинер отталкивался от идей Соссюра. Он принимал ряд компонентов концепции этого ученого, прежде всего разграничение языка и речи. Однако он не принял свойственные Соссюру остаточное понимание речи и стремление огра-ничить лингвистику изучением языка. Само название книги, где на первое место ставится речь и лишь на второе—язык, уже полемично. Ее автор подчеркивает, что его задача—впервые проанализировав акт речи со всей полнотой.[626] И в МФЯ постоянно говорится о речи и высказывании. Напомню, что соссюровское parole для ее авторов – высказывание, а langage—речь.

И Гардинер, и авторы МФЯ (в отличие от Бюлера, избегавшего прямой полемики) постоянно критикуют соссюрианство за отрыв объекта исследования лингвистики от конкретной ситуации, от говорящего и слушающего. При этом Гардинер прямо подчеркивал сходство своих идей с идеями Бюлера.[627] Гар-динер писал, что речь не двустороннее (звук—значение), а четырехстороннее (говорящий—слушающий—слова—обозначаемые предметы) явление.[628]

Акт речи – не множество слов, которые могут повторяться, а особое событие, определяемое местом и временем.[629] Неоднократно повторяется мысль о неотделимости акта речи и высказывания от говорящего и слушающего.[630] Ср. формулировку из «Слова в жизни и слова в поэзии» о слове как «выражении и продукте социального взаимодействия» говорящего, слушающего и «героя» (72). Или во второй статье в «Литературной учебе»: «Было бы безнадежной задачей стараться понята, конструкцию высказываний, из которых слагается речевое общение, вне всякой связи с действи-тельностью, социальной обстановкой (ситуацией), вызывающей эти высказывания».[631]

Похоже на сравнение Гар-динером акта речи с «драмой в миниатюре», имеющей «свой состав действующих лиц».[632]

В связи с этим в обеих книгах подчеркивается социальность речи. Гардинер пишет о том, что лингвистика более связана с социологией, чем с логикой и психологией.[633] Он указывает, что каждый акт речи одновременно индивидуален и социален, причем «социальный» – не то же самое, что «коллективный».[634]

Это место имеет прямую параллель с МФЯ, где также говорится о несовпадении социального и коллективного (248).

Вся концепция МФЯ, как уже говорилось, также насквозь социологична, постоянно говорится об идеологии и социологическом подходе, а «индивидуальный психологизм» – постоянный объект критики (246 и др.). В обеих книгах затрагиваются и проблемы психологии языка, но они рассматриваются как подчиненные социальным проблемам. В МФЯ это проводится радикальнее, но и Гардинера вряд ли можно безоговорочно относить к авторам «психологических теорий языка», как это делал В.А. Звегинцев.[635]

Общее в двух книгах—и в признании недостаточности и неадекватности филологического подхода к языку, имеющего дело с письменными текстами. Гардинер пишет, что филолог имеет дело лишь с «продуктами акта речи»,[636] работая с отделенными от говорящего, слушающего и ситуации высказываниями.[637]

Тем не менее даже в этом случае необходимо учитывать все факторы, определяющие акт речи.[638] А в МФЯ много говорится о вредоносности филологического подхода, делающего любой язык мертвым (286–288).

В МФЯ филологический подход, привносящий в лингвистику «ложную идею пассивного понимания» (289), связывается с представлением о языке как о «неподвижной системе норм» (279). Для «абстрактного объективизма» «в каждую данную эпоху может существовать лишь одна языковая норма… Рядом с нормой может существовать лишь ее нарушение, но не другая, противоречащая норма» (269). А у Гардинера говорится о невозможности опоры только на несомненно правильное в языке: всегда имеются ступени между абсолютной правильностью и абсолютной неправильностью.[639] Последняя идея, несомненно, принята современной лингвистикой.

Гардинер, в отличие от авторов МФЯ, признавал слово в обычном смысле единицей языка. Но в то же время он подчеркивал, что значение слова не самодостаточно, оно прежде всего инструментально, его функция – побудить слушающего обратить внимание на нечто.[640] Ср. с третьей статьей в «Литературной учебе», где сказано, что слово «объективно» не отражает своего содержания и не существует вне живого высказывания.[641] О неотделимости слова от намерений говорящего не раз говорится и в МФЯ (320, 324).