— Групповой портрет! — воскликнул художник, прервав странную песенку, которую все время жевал вместе с лезущей в рот бородой. — Я создал истинный шедевр!
Возможно, групповой портрет художника и в самом деле был хорош, однако друзья не на шутку встревожились. Их изображения неподвижно застыли на полотне. А что, если чиркнет подоспевшая спичка? А вдруг ворвется пес и цапнет острыми желтыми клыками? Ни убежать, ни выпрыгнуть из рамки, сиди и жди смерти… Нет, так не годится!
Тем временем художник, уже забыв маленьких человечков, принялся накручивать белый диск на черной коробке и кричать, прижав к уху черную лапу:
— Хелло! Хелло! Ты, Джек? Вот уж ляпнул, так ляпнул! Ромас, ты, морда? Жми сюда! Гениально, умрете! Мигле, Мигле, не забудь розы!
Колобок и Колышек прижались друг к другу, как два ореха в одном ядре. Быть может, Джек и Ромас, которые сидят в черной коробке, — собаки? А эта Мигле — может быть, этикетка от спичек? Приятели, пошептавшись, схватили ведро краски и опрокинули на полотно со своим изображением… А потом поспешно нырнули в чернильницу, забитую мухами, бабочками и окурками.
Вот что претерпели Колышек и Колобок, пока искали волшебника! Ни великий ученый Очкарик, ни прославленный живописец Тяп-Ляп не приютили их.
Ластик-Перышкин смотрел на приятелей с сочувствием, а они на него с надеждой.
— Гм-гм… — все тер и тер писатель свои щеки, не зная, как помочь деревянному и хлебному человечкам. Может быть, пробежало минут пять, может, два часа, а возможно, и трое суток, пока он так сидел и расстроенно потирал щеки. Внезапно писатель почувствовал, что его тонкие, чуткие пальцы уже не скользят по гладкой коже — лицо покрылось волосами! С каждым мгновением, с каждым прикосновением волосы становились все длинней и длинней. Вскоре Ластик-Перышкин уже поглаживал курчавую бородку.
— Ура! Ты уже волшебник! Ура! — закричали озорные человечки, словно вгоняя ему в голову гвозди — один тонкий, другой толстый. — Теперь ты выведешь нас в большой мир. Выведешь? Выведешь?
Писатель понял, что Колобок и Колышек заколдовали его.
— Ладно уж, если вы такие ловкие! Но как я это сделаю?
— Подвинься-ка сюда! — велел Колышек, щелкнув твердым ногтем по столу.
Писатель подчинился.
— Возьми лист бумаги и перо! — приказал Колобок.
— Взять-то я могу, но оно не желает скрипеть! — пожаловался писатель.
— Заскрипит, отныне будет скрипеть вовсю!
О чудо! Перо подпрыгнуло и само протиснулось между пальцев писателя. Да как заскрипит! Но скрип этот был не очень похож на привычный, хорошо знакомый писателю звук. Перо заиграло, как скрипка.
А! Теперь Ластик-Перышкин воспрянул духом. Он даже затопал клумпами от удовольствия. Ему показалось, что все это придумал он сам. Значит, он будет описывать приключения Колобка и Колышка, и таким образом они смогут путешествовать, а все люди — видеть и слышать их?! До чего же славные, милые и умные человечки!
— Обещай не брить бороду, пока наши странствия не кончатся, — вежливо попросил Колобок. — Если ты побреешься — мы погибли! Когда борода не будет больше нужна, она сама исчезнет. Как не бывало! Понял?
Ластик-Перышкин понял, что тут было не понять. Он отметил, что стал гораздо смышленее, отрастив бороду.
Твердо пообещав не бриться, он принялся за дело, то есть за писание.
С тихим шелестом отлетали страница за страницей, уже не пустые — отяжелевшие, исписанные. Порхая, как голубь, один лист опустился на паркет. Колышек подбежал и поднял его. Испещренный буквами лист был похож на большое вспаханное поле: проложены борозды и семена посеяны! Даже галки и воробьи скакали как по настоящей пашне — это были вопросительные и восклицательные знаки. Колышек и Колобок повертели лист, уткнувшись в него носами, и почтительно вернули автору.
— Через дверь! Через дверь! — показал им писатель пером, которое скрипело даже в воздухе— так оно рвалось писать! — когда человечки двинулись было к окну. — В нашем городе ходят только в дверь.
Гости смутились и направились к двери.
— Ты первый! — подталкивал друга Колышек. — Ты умней меня.
— А ты проворнее и хитрее!
Первое знакомство и непредвиденные препятствия
Человечки выбрались на лестничную площадку. Хотя на дворе сияло солнце, здесь было не светлее, чем в чернильнице. Десять лет назад перегорела лампочка, а новую собирались ввернуть завтра. Это «завтра», надо полагать, еще не наступило. Но запах здесь был приятный, как в сказке: пахло луком и борщом.
Пока друзья впитывали милые запахи, вверх по лестнице стремглав бежала Раса Храбрите.
Колышек и Колобок не успели разглядеть ее лица: словно вихрь закружил человечков, и их втянуло в комнату писателя, — оставалось только потирать ушибленные лбы.
Раса, как ветер, тащила за собой всякий мусор. По пути из школы она дралась с мальчишками и теперь сжимала в руке чей-то разодранный берет. В ее собственной куртке тоже зияла дыра, коса расплелась. Не сказав ни слова, Раса схватила со стола ножницы и — чик! — отхватила косу.