Ульвия Мустафина

Волшебник и лесная Фея

Посвящается Волшебнику.

Часть I. Одноименная

Глава I. Жил-был в одной необъяснимо абсурдной стране

Жил-был в одной необъяснимо абсурдной стране мальчик, считавший себя самым обычным пастухом. Дни его были похожи один на другой, и ни один не радовал. Он не знал, зачем он здесь и для чего. И вроде бы чувствовал, что есть у него на этой земле миссия. Но никак не мог понять какая, и это его сильно огорчало. Так проходила его пастушья жизнь.

И однажды неизвестно откуда в его жизни появился гном. Тоже самый обыкновенный. Одним из летних дней он постучал к пастуху в окно и, сказав что-то о друге, уехавшем строить хрустальные мосты в одном из благополучно параллельных миров, признался, что ему практически стало не с кем поговорить, и попросил разрешения иногда посещать мальчика, предложив ему свою низкорослую, но искреннюю, от чистой души дружбу.

Мальчик совершенно не удивился гному, и, наверное, потому, что Абсурдистан, в котором жил пастух, и так был полон всякого рода странностей.

По утрам здесь пели птицы без перьев, в шубках на кроличьем меху, и голоса их были далеко не заливистыми, а отворотными – будто от скрипуче-ржавых закрывающихся ворот. И от этого нестерпимого звука у таксиста, живущего на 20-м этаже в квартире с единственным открывающимся окном во всем доме, лихорадочно сводило пальцы, и он начинал ударять по клавишам своего старенького расстроенного пианино, как будто это как-то могло помочь его расстроенному сердцу… в час, когда пчела уже успела завершить седьмой оборот вокруг облетевшего гранатового дерева.

Живая изгородь из обглоданных осенних листьев окружала сад, в котором мальчик уже давно ничего не выращивал, только собственные мимолетные увлечения. Увлечения, в принципе, хранились в чистоте и порядке, но жизни и тем более жизнерадостности это ни им, ни саду не придавало.

– А почему ты так и не стал изучать звезды? – спросил как-то гном, заглянув в маленькое стеклышко массивного бронзового телескопа, и Луна оказалась совсем близко. – Неужели тебя никогда не манило таинственное сияние того, чего, быть может, уже миллионы столетий как не стало? Ведь это так удивительно – уйти, но оставить свое сияние на долгие годы…

– Ты же сам и ответил. Как мне изучать то, чего нет, если даже то, что есть, не менее загадочно и порою совсем непонятно.

– А так ли ты уверен, что то, что есть, действительно реально, как этот бутерброд, который ты дожевываешь?

– Я жив, ибо я жую, ответили бы тебе жираф и бегемот – великие поедатели манной каши и наивкуснейших «бабушкиных» блинов.

– А что сказал бы мне ты, будь ты не на их месте?

– А я и есть не на их месте. Я вообще не чувствую, что оно у меня есть, мое место. Вся моя жизнь как чей-то абсурдный сон. Без завязки. Без какой-либо стройной логической нити. Мне эту нить как будто отрезали, и я упал сюда… И мне странно, почему ты постоянно называешь меня Волшебником, когда я не чувствую ни капли волшебства ни в себе, ни в этом мире, меня окружающем, – ответил мальчик и с горечью опустил кисти в воду, теперь таившую в себе возможные непроявленные замки из розового мрамора на берегу иссиня-теплого Неизвестного моря… «Впрочем, этот холст принадлежал бы кисти другого художника», – подумал гном, поморщившись от красно-черных тонов, заляпавших еще совсем недавно чистый и белый кусок картона. Он дотронулся до него ласковым взглядом, и на бумаге расцвело маковое поле.

– Если бы ты только знал, мой мальчик, как важно следить за работой своего слова, мысли, кисти и воображения, если бы ты только знал… Пойдем прогуляемся?

На пороге пастушьего домика их ждал огромный белый кит, наблюдавший за звездными медвежатами, купавшимися в молоке причудливой туманности и сдувавшими звездную пыль на мраморные розовые ступени.

– Я приглашаю тебя в свой мир, – сказал гном и протянул пастуху свою маленькую, но крепкую руку.

Через мгновение они уже сидели на обширной и гладкой спине того, кому не посчастливилось утонуть когда-то, и теперь, вдалеке от воды, он передвигался исключительно по воздуху.

– Не узнаешь? Это же твои краски, – сказал гном, спрыгивая в самое сердце макового озера, и перед глазами мальчика уже был не гном вовсе, а отражение лесной феи на водной глади застывшей картины. – Да, дорогой Волшебник, – пропела она. – Ваш мир настолько абсурден, что даже лесные феи там становятся самыми обыкновенными гномами.

И звоном множества колокольчиков ее смех потревожил сон серебристых нитей лунного света, и они откликнулись ей своей особой мелодией.

– Краски, может быть, и мои, но я никогда не рисовал ничего подобного, – заметил недоверчиво Волшебник.