Волшебный локон Ампары

– Скажите, командир, вы видели ее?

Шаров не ответил. Наверное, не слышал моего вопроса.

Я смотрел прямо перед собой в белый овальный потолок. Такие же овальные потолки были в лаборатории энцефалярной диагностики института нейрохирургии, где мне довелось проходить студенческую практику. Нас, студентов, называли там «букварями»… Белые халаты, пляска изменчивых графиков на экранах, виварий с подопытными обезьянами, шумные диспуты на ученых советах, рабочая тишина операционных, сверкающих стеклом и никелем, – где все это теперь?.. Я мечтал остаться работать в «обители белых богов» – как часто полушутя-полусерьезно называли институт. Но жизнь решила иначе: я попал в число участников двенадцатой меркурианской экспедиции. «Ты правильно выбрал – космос послужит тебе хорошей школой, – напутствовал меня руководитель лаборатории профессор Шкловский. – Там, на Меркурии, тоже нужны специалисты-диагносты, и наверняка даже нужнее, чем здесь. Работай, учись, обогащайся опытом, и ты вернешься к нам с грузом новых идей. Наблюдай, сопоставляй, думай, проявляй любопытство, ибо только очень любопытный человек сможет стать настоящим ученым». Ты оказался прав, старик, в моей голове созрел замысел. Когда я вернусь, я подарю его вам… Но это не все, мой старый, мудрый учитель. Ты говорил, что космос – хорошая школа, которая обогащает? Да, именно так ты и говорил, считая эту фразу наиболее точным и полным мерилом всей работы в пространстве. Экое благопристойное и вполне педагогическое определение! Прости, старик, но ни черта ты в этом не смыслишь… Нет, я сохранил к тебе мое уважение, мою любовь. Но ты перестал быть моим кумиром. И это потому, что я прошел эту… не школу, нет, – академию мужества, романтики, товарищества, страха, боли и долга, и знаю, что это такое. Это – жизнь, которой отдаешь частицу себя… Космос не любит шутить, и если мы побеждаем его, то платим за это тяжелым трудом, сверхнапряжением мысли, лишениями, кровью и даже собственной жизнью… Мы, космонавты, часто бываем веселыми, но никогда – беззаботными, здесь ценят шутку, но не могут терпеть слабодушия, мы бываем суровы, но нам чужды жестокость и злоба, мы мечтаем о дивных, далеких мирах, но и знаем тоску по Земле.

«Обогащайся опытом!» Милый, наивный учитель! Произнося эти слова, ты не мог себе даже представить, насколько мал их размер, чтобы вместить действительное содержание. Наш опыт – это миллионы километров межпланетных трасс и миллионы метров магнитной пленки с ценнейшими астрофизическими данными, это колкие, холодные лучики звезд и всепожирающий пламень огромного Солнца, надежные плечи друзей и мертвые тела погибших товарищей.

Наш опыт – это не отступать там, где, казалось бы, идти вперед невозможно, проходить там, где до нас не проходил никто, распутывать сложные тайны пространства и уметь постигать то, что кажется непостижимым…

– Хороший режим, – сказал командир. – Акопяновский…

– Вы это о чем? – не понял я.

– Об электронном лоцмане. Каждые десять минут увеличивает мощность пространственных двигателей на пять тысячных. Можно подумать, что за пультом сидит Акопян… Вот что, Алеша: сходи в салон и посмотри, что там поделывает Веншин. Про Акопяна – ни слова, нечего расстраивать его раньше времени.

Шаров тяжело поднялся и вышел. Несмотря ни на что, он старается казаться спокойным. Идол чугунный…

Я привел в действие движущий механизм щита. Пока нагнетался воздух, отнес закованное в панцирь тело Акопяна ближе к стене. Глотаю застрявший в горле комок.

Откинув крышку люка, я шагнул в салон… и остолбенел.

«Мало вам космических девушек».

В кресле пилота сидел Акопян.

Веншин, как ни в чем не бывало, копошится у приборного стенда.

Акопян поворачивает голову в мою сторону.

– Ты, Алешка?.. Командир не пришел?

Не помню, как я вернулся в переходную камеру. Помню только, что с силой захлопнул за собой крышку люка. С недоумением и страхом гляжу на скафандр, лежащий у стены, на громадную вмятину. Меня колотит озноб.

«Мало вам космических девушек…»

Шарова я нашел в десятом секторе. Увидев меня, он опустил сварочный пистолет и с тревогой в голосе спросил:

– Что-нибудь… случилось?

– Да…

– Говори.

Но я не мог говорить.

Шаров встряхнул меня за плечо:

– Говори же!

– Вы… вы не поверите мне.

– Веншин?.. Он жив?

– Нет, – верчу я головой в скафандре. – То есть да, но не в этом дело!.. Не трясите меня, я скажу. Там, в кресле пилота, сидит Акопян.

Шаров выключил пистолет и швырнул в сторону.

– Повтори.

Я повторил.

– Тебе померещилось…

– Не знаю. В переходной камере лежит скафандр…

Я стою и жду, что скажет командир. Озноб не проходит.

– Так-так… – произносит командир. – Так-так…

В переходной камере Шаров заставляет меня вскрыть скафандр. Огромная вмятина мешает откинуть замки.

На нас смотрело мертвое лицо Акопяна. Бледное, горбоносое, такое знакомое…

В салон командир не вошел. Он только приоткрыл крышку люка и заглянул в образовавшуюся щель. Молча захлопнул люк.

– Ну и что ты обо всем этом думаешь, Алеша?

Могу ли я о чем-нибудь думать сейчас? Я в изнеможении прислонился к стене. Потом, собравшись с духом, сказал:

– Алитора.