Вонгозеро

Словно по команде, мы засобирались. Каким-то образом всем было понятно, что в большой дом мы уходим не все — это даже не пришлось произносить вслух. Сережа сказал Ире «хорошо, что вы собрались, бери Антошку, и пойдем», папа закинул на плечи свой рюкзак, Мишка подхватил Ирину сумку, и мы потянулись к выходу. Леня уже вернулся в свою комнату, и Марина хлопотала вокруг него, помогая ему раздеться, Наташа снова сидела на своей кровати, поджав под себя ноги, а Андрей стоял возле самой двери — он вошел последним и даже не успел еще снять куртку. Он посторонился, пропуская нас, и заговорил только в последнюю секунду.

— Серега, — произнес он с явным усилием, — может, я все-таки забегу за ружьем? — но Сережа был уже снаружи, во дворе, и не услышал его.

Я задержалась возле двери, повернула к нему лицо и с удовольствием произнесла — с самой сладкой Наташиной улыбкой, на которую была сейчас способна:

— Зачем вам ружье? Здесь же абсолютно безопасно, за четыре дня даже собака не пробежала.

Он не ответил, только, прищурясь, посмотрел мне прямо в глаза — и что-то такое было в этом его взгляде, что мне тут же расхотелось улыбаться, разговаривать, доказывать что-то — я почувствовала, что ужасно устала и хочу только одного — добраться до кровати и лечь, и тогда я опустила голову и сказала:

— У Леньки где-то был травматический пистолет, спроси у него, пока он не заснул, — и поспешно вышла во двор.

До нашего дома отсюда было от силы шагов пятьдесят — в свете Сережиного фонарика уже видны были Паджеро и Витара, стоящие у забора, но стоило мне выйти за ворота, как голова у меня закружилась; я тут же шагнула мимо колеи и увязла по колено в снегу. Прежде чем начать выбираться из сугроба, я глубоко вдохнула обжигающий морозный воздух — и тут же закашлялась, и Сережа остановился, оглянулся и вернулся за мной; крепко обхватив меня свободной рукой, он повел меня к дому — почти потащил, быстро, обгоняя остальных, бормоча мне на ухо:

— Дураки мы с тобой, Анька, столько времени на улице, свалишься опять ночью с температурой, пошли скорей в тепло, пошли-пошли!

Когда мы обходили Иру с мальчиком, замешкавшимся посреди глубокой колеи, она сказала:

— Сережа, возьми Антошку на руки, пожалуйста, ему трудно здесь пройти.

Сережа остановился и несколько секунд наблюдал за тем, как Антон неуклюже шагает, проваливаясь в снег, — почувствовав, что на него смотрят, мальчик обернулся и молча поднял вверх руки в вязаных голубых варежках. Закинув карабин за плечо, Сережа опустился на корточки и подхватил сына на руки: «Давай, Антон, обхвати меня за шею», сказал он, и второй рукой снова крепко прижал меня к себе. Мы сделали еще несколько шагов — бесполезный теперь фонарик, неудобно зажатый в его руке, обнимавшей меня, отбрасывал прыгающий светлый кружок куда-то вбок, в придорожную канаву с торчащими из снега обугленными морозом, почерневшими прутьями сорняков. Бедный мой, бедный, думала я, пытаясь попасть с ним в шаг, отныне не будет тебе покоя — всякий раз, стоит тебе взять меня за руку, стоит тебе только поглядеть в мою сторону, она тут же предложит тебе подержать младенца, а я буду виснуть у тебя на второй руке. Мы по-прежнему почти бежали — торопливо, запыхавшись; я не буду играть в эти игры, подумала я, не хочу и не буду, только не с тобой, и осторожно вывернулась из-под его руки, и сказала «Нормально, я дойду», и пошла медленнее.

Возле дома нас ждал пес. Он сидел на снегу возле деревянных ступенек, словно ему совершенно не было холодно, — когда мы открыли калитку, он повернул голову и бесстрастно взглянул на нас.

— Собака, — тихо сказал мальчик — он стоял теперь на земле, Сережа опустил его вниз, когда открывал калитку, — и протянул руку.

— Не подходи к ней, Антон, — быстро сказала Ира, — это чужая, грязная собака, вдруг она кусается.

— Это не она, а он. И он не кусается, — сказала я уверенным голосом и подумала — откуда я знаю, кусается он или нет, любит ли он детей, любит ли он кого-нибудь вообще; на самом деле, я совсем ничего не знаю о нем, кроме того, что он нашел меня в сугробе четыре дня назад и с тех пор иногда приходит посмотреть на меня.

Я подошла к нему, сидевшему в той же позе и следившему за мной глазами, и села рядом на корточки. Он не шевелился.

— Антон! — повторила Ира, когда за моей спиной захрустели осторожные шаги.

— А как его зовут? — спросил мальчик, и тогда я протянула руку и положила ее на большую голову, прямо между длинными лохматыми ушами. Желтые глаза вспыхнули на мгновение и погасли; он зажмурился.

— Его зовут Пес, — ответила я, — и пока мы будем спать ночью, он будет охранять наш сон.

Мы вошли в дом, и, пока остальные шумели, раскладывая вещи, двигая кровати, пока готовили ужин, я повалилась на кровать в дальней комнате и заснула — прямо под звуки их голосов, крепко и без сновидений, и проснулась только утром — поздно, и голодная, как волк.

* * *