Воображая город: Введение в теорию концептуализации

Приведем пример. С 1914 года в период массовой мобилизации добровольцев в британской армии использовался территориальный принцип формирования военных подразделений. Командование решило опереться на уже существующие сообщества – локальные и профессиональные. Так называемые приятельские батальоны состояли из людей, выросших по соседству, с детства знакомых друг с другом, связанных узами дружбы и общим желанием отправиться на фронт. Неудивительно, что плохо обученные британские добровольцы понесли огромные потери; за один день битвы на Сомме только городской батальон Шеффилда потерял 495 человек убитыми и ранеными [Simkins 1994: 242]. Однако основной причиной отказа от территориального принципа формирования военных подразделений для британского командования стали даже не сами потери, а то влияние, которое они оказали на гражданское население. В течение недели почти половина семей Шеффилда получила похоронки. Жизнь в городе замерла. Индивидуальный траур многократно усиливался дюркгеймовским эффектом коллективной травмы. Возникло сообщество судьбы, формировавшее новую городскую идентичность. Именно в этот момент Шеффилд стал городом.

Судьба самого понятия судьбы в социальной теории оказалась трагичной. В 1907 году австрийский социалист Отто Бауэр пишет работу, посвященную связи национального и классового вопроса [Бауэр 2015]. В ней он пытается использовать понятие сообщества судьбы для концептуализации нации. Спустя двадцать лет о «судьбической общности немецкого народа» заговорят теоретики уже совсем иного толка. Благодаря Хансу Фрайеру этот концепт сыграет одну из главных ролей в обосновании «революции справа» [Фрайер 2008] и очень быстро превратится в расхожее клише нацистской пропаганды [Gregor 2000]. Отчасти из-за такой апроприации понятие судьбической общности будет скомпрометировано и надолго забыто в послевоенной социологии. Ханна Арендт, посвятившая диссертацию толкованию августиновского противопоставления двух градов – понятых ею как сообщество судьбы и сообщество веры [Arendt 1996], – почти не возвращается к идее Schicksalsgemeinschaft

[Ямпольский 2004; Дуденкова 2015]. Ирвинг Гофман лишь вскользь упоминает этот концепт в своей теории тотальных институтов [Goffman 1961: 56]. В относительно недавней работе Деланти, где прослеживается история понятия сообщества, сообщество судьбы также упоминается, но лишь в качестве вспомогательного концепта [Delanty 2003]. Вплоть до конца ХХ века на нем лежит печать damnatio memoriae – проклятия памяти26

.

Однако в XXI веке все меняется. Недавно Питер Бэр создал группу исследователей сообществ судьбы. Его собственные работы посвящены анализу «пересборки» городской жизни Гонконга в период эпидемии атипичной пневмонии [Baehr 2005; Baehr 2008]. Дина Окамото возвращает этот концепт в анализ иммигрантских городских сообществ [Okamoto 2003]. Кажется неслучайным то, что именно исследователи города пытаются сегодня реабилитировать интуицию Schicksalsgemeinschaft. Говорим ли мы о «судьбографии» иммигрантских гетто или о коллективной мобилизации людей, ставших заложниками пораженного эпидемией города (вспомним «Чуму» Альбера Камю), мы обнаруживаем в разрывах городской повседневности экзистенциальные основания городской жизни.

У трех описанных выше теоретических стратегий есть лишь одна общая черта. Все они пытаются проблематизировать сообщество, вывести его из региона первичных реальностей, лишить несомненного онтологического статуса. Из универсальной и всеобъясняющей «причины» города оно вновь должно стать объясняемым, хрупким и ненадежным его элементом, нуждающимся в новых теоретических ресурсах. Современная философия, где тема сообщества опять оказалась на передовой, предложит нам несколько десятков других стратегий ревитализации этого концепта. Возможно, в обозримом будущем исследователи города сумеют импортировать новые философские интуиции в свою область.

Универсальные отмычки

Слово должно сообщать нечто (помимо себя самого).

В. Беньямин

Итак, почему все же на определенном этапе становления социологического языка описания понятие «сообщество» из вполне операционального концепта превращается в клише, код, идол? Я позволю себе сформулировать гипотезу, нуждающуюся в дополнительной проработке, а потому пока не претендующую на научную обоснованность. Концепт сообщества девальвировался как элемент теоретического языка описаний, но сохранился а) как элемент языка самоописаний социологии и б) как элемент самоописаний нашего объекта.