Вопль археоптерикса

Я посмотрел на Юргена, на толстяка. Опять на Юргена. А про войну ни одного слова по-немецки не помню, только криг этот их, потому что блицкриг-то не забудешь уже. А спросить не знаю как. Так и не спросил ничего. Только пиво мне больше в глотку не полезло.

Надо это как-то узнать. Но как? Отправить Прохора на переговоры с тем англичанином? Пусть все разузнает. Но мне мешало одно странное ощущение. Мне казалось, что здесь, в этом месте, куда мы попали теперь, войны не было давно. А может, была, но еще какая-нибудь, другая. Хватит ли нашего умения говорить на этих языках, чтобы выяснить хоть что-то? Опять же начнутся расспросы. А рассказывать о путешествии к динозаврам не хотелось совсем. Тут я увидел вывеску на машине с пивом «Drei Jahrhunderte – ein Geschmack»[18], и ниже «1721 Darenbräu 2021». Тысяча семьсот двадцать первый? Две тысячи двадцать первый? Это то, о чем я подумал?! Черт. Я поднес банку к губам и вытянул болтавшиеся там остатки.

Ни черта мы в этой Франции не понимаем… своего бы кого найти… И тут я аж хлопнул себя по лбу и пришипел:

– Вот растяпа!.. Сидим, пиво пьем, ничего не соображаем. Константин, обходи толпу по правой стороне… советского пилота искать будем, не сам же Як сюда прилетел!

Алешка кивнул и уже пошел влево. Костя скрылся в толпе по правую руку. Я сказал:

– Петр Иваныч, посторожи у стоянки, вдруг он к своей машине вернется.

И двинулся прямо…

Но поиски длились недолго, меня самого нашел Костя.

– Отбой, товарищ капитан, – сказал он грустным голосом. – Нашли мы летчика – ни бельмеса по-русски не понимает. Что за черт! Машина наша, звезды, а форма на нем странная – вроде наша, но с погонами, как у белогвардейцев. – Потом вздохнул тяжело и повторил тихо:

– Ни бельмеса по-русски не понимает.

Глава 46

Одна десятитысячная

Наверное, впервые за много недель, да что там недель, с лета сорок первого, мы чувствовали себя совсем-совсем расслабленными, немного растерянными, но спокойными. Да, иногда издалека возникала мысль, что надо бы уже определяться с местонахождением, с ночлегом. Но мы продолжали стоять, грелись на солнышке, заглядывали в пустые жестянки из-под пива.

Вокруг шла какая-то своя жизнь. Флаги, вымпелы, яркие одежды мелькали перед глазами. Вдалеке двигались автомобили, каких я никогда не видел. Орали громкоговорители, гремела музыка. Обрывалась, и тогда монотонный голос диктора что-то принимался объявлять. Нам было все равно, мы ничего из этого не понимали, лишь переглядывались иногда. Прохор то и дело выкрикивал какие-то вдруг опознанные им слова, тут же смущенно смеялся, потому что толку от этого не было. Невозможно понять, что происходит. То ли действие уже началось, то ли оно начнется завтра и сегодня только все собираются.

А я не мог оторвать глаза от летного поля. Удивительное дело, такое не часто увидишь. Там стояли совсем разные машины. Да, война, понятно, уже закончилась, мы победили. Разве можно в этом сомневаться, видя рядом мессер и Як. Не надо никого бомбить, не воют сирены, не работают зенитки, прожектора больше не прощупывают ночью небо над городами. Ни над нашими, ни над Берлином, ни над Мюнхеном. А Юрген из какого города? Это не важно сейчас. Но вот стоят самолеты, самолеты разные и построенные, чтобы жечь друг друга. И эти, которые созданы, чтобы жечь друг друга, не только стоят рядышком, но и летают в одном звене. А ведь хорошо.

Вот один завел двигатели. Французский «потез», видел такие в Испании. Небольшой двухмоторный бомбардировщик. Различать-то, кого встретил в небе, учат еще на земле. Да и с вылета вернешься порой и рассказываешь, если машину незнакомую встретил, что за зверь, спрашиваешь, кто видел? Тогда в Испании их механик мне коротко ответил «Франсе, „потез“». Ну, франсе я уже к тому времени знал, что такое, стало быть, «потез» и есть сама машина.

Самолет пропрыгал мимо нас по летному полю, оторвался от земли. Вечер уже, значит, домой подался. Но похоже, не все разбегутся – палаток понаставили вокруг поля, будто цыганский табор. Только с флагами и вымпелами.

– Как машину поднимать будем? Бензина-то не осталось совсем, – протянул Петр Иваныч, кивнув в сторону «ланкастера», бросил куртку на траву и сел, обхватив руками колени. – Устал, будто по джунглям целый день за дичью отмахал.

Был он в Прошиной рубашке, с карманом на спине, который, надо понимать, из уважения к физику, не отпорол. Теперь бортстрелок выделялся среди нас ярким белым чудны́м пятном. Мы вообще торчали посреди цветной празднующей толпы этим самым чудным пятном – загоревшие до черноты, бородатые, в полинявших застиранных гимнастерках.

– Теперь только вспоминать будешь про джунгли, Петр Иваныч, – сказал штурман, приземляясь рядом.

– Не знаю, Петр Иваныч, не знаю, – сказал я. – Может, разживемся здесь топливом-то? Как-нибудь договоримся?

Петр Иваныч рассмеялся:

– Вот скильки отсюда до Советского Союза будет? Может, хватит нам горючего, по местам попрыгаем и смотаемся, рукой не помахав даже, ну их, авиапарады эти. Дома всяко лучше. Я-то теперь до Винницы прямиком.