Дверь в кабинет находилась под прямым углом к пролету, и для человека, который подходил к нам все ближе, не составило бы труда увидеть нас. Но вот нам было совершено не видно, кто приближается к нам, мы оставались в неведении до момента, пока человек не оказался совсем рядом. По шороху одежды мы поняли, что это одна из дам в вечернем платье, как если бы она не так давно вернулась из театра или с бала. Я незаметно отступил назад, глядя, как свеча подплывает к нам все ближе. Когда она оказалась в нашем поле зрения, я почувствовал, что Раффлс бесшумно закрыл мне рот ладонью.
Я мог бы легко простить Раффлса за это! Ведь на следующем своем вдохе я бы закричал. Девушка со свечой… девушка в бальном платье… поздно ночью с письмом в руке… была последней девушкой на Земле, которую я бы предпочел встретить при таких обстоятельствах – как полуночный нарушитель порядка в ее доме, куда я был некогда приглашен благодаря ей!
Я забыл о Раффлсе. Я забыл о негодовании, которое он снова у меня вызвал. Я забыл о его руке на моих губах, я даже не заметил, когда он убрал ее. Во всем моем мире не существовало никого, кроме этой девушки. Мои глаза и мои мысли были поглощены только ею. Она не видела и не слышала нас, за все время она даже не повернула голову ни вправо, ни влево. Небольшой дубовый стол стоял на противоположной стороне зала. Именно туда она и направлялась. На нем была одна из тех коробок, в которые обычно складывают письма. Она наклонилась, чтобы прочитать в свете свечи время, когда эту коробку опустошали.
Часы громко отчитывали уходящее время. Она выпрямилась, теперь ее свеча уже была на столе, обе ее руки держали письмо, а ее мрачное и красивое лицо выражало трогательное недоумение, от одного вида которого у меня на глаза навернулись слезы. Я увидел, как она открыла конверт, который не был запечатан, и прочитала письмо еще раз, как будто оно могло как-то измениться за те пару мгновений, что она не смотрела на него. Ничего было не изменить. Внезапно она сорвала со своей груди розу, которая украшала платье, и приложила ее к своему письму. От ее действий я не смог сдержать стона.
Как я мог хранить молчание? Письмо было для меня. Я был так же уверен в этом, как если бы смотрел на конверт через ее плечо. Она не изменяла своим привычкам. Был только один человек, которому она писала и отправляла розы в полночь. Только ночью у нее был единственный шанс написать мне. Только так никто не узнал бы, что она написала. И она беспокоилась обо мне достаточно, чтобы смягчить упреки, которые бросила мне, красной розой, сохраняющей тепло ее сердца. И при всем при этом… я был здесь, обычный вор, который забрался сюда, чтобы украсть драгоценности! До последнего я не понимал, что она услышала меня, пока она испуганно не вскинула глаза. Руки Раффлса пригвоздили меня к месту.
Думаю, она, должно быть, видела нас, даже в тусклом свете одиноко стоящей свечи. Тем не менее она не издала ни звука, мужественно всматриваясь в темноту в нашем направлении. Мы не двигались, лишь часы в зале продолжали свой ход, отчитывая удары, словно барабан, и стремясь разбудить весь дом. Так прошла минута. Мы будто находились в удушающем сне. А затем произошло пробуждение – послышался громкий стук и зазвонил колокольчик у входной двери; эти звуки привели всех нас в чувства.
– Сын явился! – прошептал Раффлс мне на ухо, пока оттаскивал меня в сторону окна, которое он оставил открытым для нашего побега.
Но когда он первым выпрыгнул на улицу, я услышал резкий крик, который заставил меня замереть у подоконника.
– Назад! Возвращайся! Мы в ловушке! – воскликнул он, и за секунду, что стоял там, я увидел, как он свалил одного офицера на землю, а другой бросился за ним в сторону лужайки. Третий подбежал к окну. Что я еще мог сделать, как не вернуться назад в дом? И там, в зале, я встретился с моей утраченной возлюбленной лицом к лицу.
До этого момента она не узнавала меня. Я подбежал, чтобы подхватить ее, когда она почти лишилась чувств. Моего прикосновения оказалось достаточно, чтобы прояснить ее сознание. Она стряхнула мои руки и вскрикнула:
– Ты… из всех людей! Из всех людей!
Я не смог выносить этого и бросился вновь к открытому окну в кабинете.
– Не туда, только не туда! – вскрикнула она в агонии. Ее руки теперь держали мои. – Туда, туда, – прошептала она, указывая на простой шкаф под лестницей, где висели шляпы и пальто. Там она и закрыла меня, сдерживая рыдания.