Вор весны

— Мы мастера обмана, дьяволы с серебрянным языком. Вероятно, безопаснее предположить, что каждое слово, кроме «да» и «нет» — ложь. Допустим, ты спросила кого-то, любит ли он тебя. Он может сказать, что любит тебя, как солнце… хотя никто по-настоящему не любит солнце. На самом деле все принимают его как должное.

— Это и вправду… очень интересно. Значит, вы не можете сказать: «Ты нужен мне, как кислород?

Аид закатывает глаза.

— Кто-нибудь еще пользуется этой фразой?

— Надеюсь, нет.

Мелькает призрак смеха.

— Нет, мы не можем этого сказать, — подтверждает он, — даже если захотим. Полагаю, мы можем сказать, что нам нужен кто-то, как сама жизнь.

— Неужели… фейри любят так же, как смертные?

Он поднимает черную бровь.

— Особенная? Быстрая? Мимолетная?

— Глубокая, — уточняю я. — Может у вас быть такая любовь, что навсегда, или она… ослабевает под тяжестью вечности?

Аид внимательно на меня смотрит.

— Не многие соединяются или женятся навсегда, это правда, — говорит он. — В конце концов, вечность — это так долго. Но да, мы любим так же, как и вы, с окончательностью, которая кажется вечной.

— Ты… ты когда-нибудь…

— Очень личный вопрос.

— Прости, просто… забудь, что я спрашивала.

— Хорошо, — говорит он. — А как насчет тебя?

Я качаю головой.

— Когда-то у меня был парень. Но это было несерьезно. Ничего подобного.

— Понимаю.

— Как… как еще вы можете лгать?

— Мы можем лгать, рассказывая какую-нибудь историю. Например, я могу сказать тебе, что земля плоская, если это будет частью сказки. Нет никакого намерения обмануть. Я могу сказать это, когда это не целое предложение, например: «Однажды я слышал, как кто-то сказал, что земля плоская».

Должно быть, это так странно — не уметь лгать и в то же время постоянно находить способы говорить правду.

— И мы можем лгать одним лишь взглядом, — продолжает он. — Ты можешь сделать какое-нибудь заявление, и я могу посмотреть на тебя так, будто не согласен, когда я согласен. Мы не можем произнести лишь слова.

— Поняла.

— И остерегайся «возможно». Это отличное слово для лжецов.

Это интересный мастер-класс по искусству лжи, и, несмотря ни на что, я ловлю себя на том, что верю ему. Думаю, они действительно не могут лгать.

— Так… у тебя действительно нет намерений делать что-то, эм, неподобающее? Со мной, то есть?

Что-то дрогнуло на его лице, и на мгновение я почувствовала, что, возможно, разочаровала его. Но если и так, он хорошо это скрывает.

Мы можем лгать одним лишь взглядом

.

— Нет, если ты не попросишь меня об этом, — ухмыляется он.

— Фу, — я закатываю глаза. Может, так он и поступает. Похищает молодых женщин и зачаровывает их, пока они не смягчаются.

Хотя это не объясняет слухи.

— Я иду в библиотеку, — объявляю я. — Не ходи за мной, пожалуйста.

Он замирает.

— Как пожелаешь.

Я отворачиваюсь от него, не оглядываясь.

Глава 6

Застоявшуюся тьму дворца нелегко рассеять. Абсолютное отсутствие солнца заползает мне под кожу, как насекомые, сотканные из ночи. Я жажду света, дня, и никакое количество магических кристаллов не может рассеять эту темноту. Хотела бы я проспать до весны, но не могу.

Большую часть следующего дня я провожу в библиотеке, разыскивая какие-нибудь кусочки солнечного света, спрятанные между страницами книг. Я уж точно не назвала бы себя великим читателем, но мне всегда нравились книги. В основном я читаю ради удовольствия, но мне нравится читать и для обучения, что так же хорошо, как и то, что в библиотеке почти нет художественной литературы. Я нахожу книгу о лекарственных растениях, несколько магических и одну о вязании. Мне нравится пробовать себя в новых направлениях. Папа был большим поклонником этого. Каждое лето он записывал меня на что-то новенькое. Это стало упражнением в «делах, в которых Сефи отстой», но иногда я находила что-то, к чему меня тянуло.

Самооборона, скалолазание, гончарное дело, гребля на каноэ? Не очень.

Вязание крючком, гончарное дело и что-нибудь декоративно-прикладное? Неплохо.

Здесь нет Wi-Fi, чтобы отвлечься, а я отчаянно нуждаюсь в отвлечении, поэтому составляю себе список дел. Один час чтения «Питера Пэна». Один час вязания крючком. Сорок пять минут на обед. Полчаса на заметки по ботанике. Еще час на Пан. Тридцать минут на зарисовку.

Я собираюсь попрактиковаться в натюрморте, но в итоге рисую глупую версию Аида в стиле чиби, добавляя клыки и крохотные крылья летучей мыши. Не знаю, почему. Это глупо, и я чуть не испортила его, но рисунок неплохой и, вероятно, намного лучше, чем кривая ваза, которую бы я нарисовала с моими посредственными навыками натюрморта.

Я отказываюсь от своего расписания, хватаю одну из еще непрочитанных книг, которые Аид сунул мне в сумку, и сажусь в кресло с откидной спинкой у библиотечного камина, чтобы почитать ее. Я не далеко продвигаюсь. И вместо этого подхожу к имитации окна, начиная напевать. Я скучаю по дневному свету. Скучаю по глупым воркующим голубям на моей крыше, по уличному движению и звукам. Вещи, которые я ненавидела, внезапно становятся прекрасными в их отсутствии.