Воробей-пенсионер

Как и многие другие выращенные человеком птенцы до него, и как будет после, мой воробей отлично разобрался, кем является он сам, а кем – окружающие самые разнообразные живые существа. Он явно не считал врагами никого из людей, но в отношении незнакомых всегда сохранял дистанцию. Впрочем, как и другие клеточные птицы, воробей отлично понимал значение решетки. Если между ним и человеком имелась стенка клетки, он спокойно сидел в пяти сантиметрах от нее. Стоило незнакомцу открыть дверцу, как воробей тут же отдалялся, хотя и без особого опасения. Он явно помнил, кто его выкормил, и отличал этого человека от остальных. Охотно брал у меня корм из рук, позволял приблизить к себе даже засунутую в клетку руку на 5-10 сантиметров. Никто из птиц не любит, когда их берут в руки. Ведь при этом нарушается расположение сотен перьев, и потом надо их снова раскладывать в нужном порядке. Не любил этого и мой воробей. Однако чужих людей, державших его в руке, он довольно больно клевал и выражал свое возмущение (а вовсе не страх, так как испуганный воробей кричит совсем иначе) громким злым чириканьем. Если его брал я, он молчал и не клевался, однако было видно, что удовольствия это ему не доставляет. Поэтому я почти и не брал воробья в руки.

С попугаями и самцом зарянки, жившими в вольере, у него были сложные отношения. Воробей прекрасно осознавал, что никто из них не является его соплеменником, и поэтому не пытался установить близких отношений. С другой стороны, ему, как и всем социальным животным, было необходимо общение. Поэтому у воробья в отношении соседей постоянно возникали агрессивные побуждения. Однако они во многом сдерживались, поскольку эти самые соседи оказались вполне способны за себя постоять. Нападать спереди на кореллу или даже волнистого попугайчика, вооруженных мощным клювом-кусачками, чревато тяжелыми травмами. Поэтому воробей даже не пытался это сделать, а приспособился исподтишка дергать соседей за хвосты, особенно во время сна, и сразу же исчезать. Часто попугаи спросонья вообще не понимали, кто виноват, и начинали разборку друг с другом. Несколько столкновений с самцом зарянки наполнили воробья крайней почтительностью по отношению к этой невероятно подвижной птичке с острым шиловидным клювом, хотя она и была втрое легче его. Между ними надолго установился мир. Впрочем, зарянка и не жила в вольере постоянно, а вылезала в него погулять из находящейся рядом клетки. Всегда открытую дверцу клетки и дырку в стене вольера соединяла прозрачная труба, через которую могла свободно пройти зарянка и не могли попугаи. Она и сама воспринимала клетку как дом, возвращаясь туда на ночной сон и дневной отдых. Нейтралитет с воробьем существовал только в вольере, а из клетки, куда диаметр входа тоже позволял ему проникнуть, незваного гостя сразу же изгоняли. Вскоре он оставил эти попытки.

Все живущие вместе птицы прекрасно понимали значение звуков и жестов друг друга, но копировать их сами не пытались. Это напоминало общежитие нескольких иностранцев, каждый из которых обращается к соседям на своем языке, хотя все понимают языки друг друга.

В июле мой воробей впервые стал линять. Он терял серенькое оперение птенца, напоминающее окраску взрослой самки, и одевался яркими красками взрослого самца.

В той же клетке, где он провел свое детство, теперь подрастала юная самочка, оказавшаяся там по воле случая.

Родители моего воробья после разорения гнезда сорокой оставили это место и переселились под крышу соседнего гаража, в очень узкую длинную щель, куда могли проникнуть только они сами. А освободившееся место тут же заняла другая пара, значительно старше. Самец явно занимал одно из первых мест в иерархии воробьиного населения двора. Отложив четыре яйца, птицы принялись насиживать, однако продолжили кладку. На следующий день после четвертого в гнезде появилось пятое, а еще через день – шестое яйцо.

Птенцы вывелись в середине июня, когда стояла очень жаркая погода – раздолье для беспозвоночных. Насекомым-паразитам она тоже пришлась по вкусу. Гнездо в огромном количестве заселили кровососущие личинки мух, постоянно беспокоившие птенцов. Особенно плохо приходилось младшему, которому вдобавок почти не доставалось пищи – все, что приносили родители, поедали более крупные птенцы. Дважды осмотрев гнездо с промежутком в два дня, я обнаружил, что младший птенец не только не подрос, но его вес даже уменьшился на два грамма, хотя все остальные прибавили кто три, а кто и шесть граммов. Стало ясно, что вопрос его гибели в природе – дело нескольких дней. Поэтому младший птенец тоже переселился ко мне, после чего стал быстро расти и развиваться. Когда он оперился, оказалось, что это самка.