Воробьевы горы

Саша с утра не находил себе места. Он мысленно беседовал с другом, представляя, как они будут сидеть в тихой комнате до позднего вечера, пока не загорится в окне заветная звезда. Снова рядом, и никто им на свете больше не нужен.

Как медленно ползет часовая стрелка!

За обедом Иван Алексеевич сказал, что хочет сегодня прокатиться на Воробьевы горы.

— Последние золотые деньки… — медленно проговорил он.

Саша покраснел от досады, но промолчал. Он с надеждой поглядывал на небо: вдруг соберутся тучи, пойдет дождь и поездка не состоится? Но небо было безоблачно-ясно, день уходил хрустальный, лучезарный.

А Ника все не было.

Обнявшись, подошли они к самому краю лесистого, обрыва, взглянули вниз и замерли. Какая красота!

Уже подали коляску, и кони, пританцовывая, перебирали ногами, готовые тронуться в путь. Саша стоял на тротуаре, поджидая отца. Вдруг позади него, совсем близко раздался картавый голос Зонненберга. Саша резко повернулся и едва не столкнулся с Ником. Крепко схватившись за руки, мальчики молчали от неожиданности и счастья.

— Ты… Вы… — перебивая друг друга, твердили они. Глаза блестели, дыханье прерывалось.

— А, на городское житье перебрались, — появляясь на крыльце, сказал Иван Алексеевич. — В добрый час, в добрый час, давно пора!

Карл Иванович учтиво раскланивался.

— Сразу-то к городскому воздуху привыкнуть трудно, — с удовольствием принимая подобострастные поклоны Зонненберга, продолжал Иван Алексеевич. — Вот и пожалуйте с нами на прогулку. За зиму-то в комнатах насидимся…

Всю дорогу Карл Иванович развлекал едущих придурковатыми анекдотами, и его картавое щебетанье не смолкало ни на минуту. Иван Алексеевич, любивший все странное, питал необъяснимую симпатию к уродливому немцу и благосклонно воспринимал его болтовню.

Коляска катилась по Пречистенке, мимо желтых, зеленых, розовых роскошных особняков с колоннами и садами. Но вот переехали Садовую, и сразу все изменилось — кончилась мостовая, пыль полетела из-под копыт, маленькие домики с левой стороны Большой Царицынской щурились своими подслеповатыми окошками. Миновали Девичье поле, монастырь.

Мальчики сидели рядом, притихшие, молчаливые и лишь изредка пожимали друг другу руки.

А вот и Лужники! Низкий топкий берег, покосившиеся избы, пустые грядки с увядшими капустными листьями.

Коляска остановилась.

Иван Алексеевич крикнул перевозчика, и все разместились в большой плоскодонной лодке.

Саша и Ник первыми высадились на берег и, не сговариваясь, кинулись бежать все вверх, вверх. Иван Алексеевич шел сгорбившись, слушая стрекотание Зонненберга.

Закатное солнце косо светило сквозь стволы деревьев. Зеленая, золотая, багряная листва казалась прозрачной и легкой. Мальчики выбежали на открытую площадку, где валялись груды битого камня, и остановились.

Обнявшись, подошли они к самому краю лесистого обрыва, взглянули вниз и замерли. Какая красота!

Освещенный скупыми лучами, стлался на необозримое пространство прекрасный город. Розовые башни Новодевичьего монастыря гордо высились в голубом неярком небе. Веселый перезвон лился с его колоколен — звонили к вечерне. Далеко, далеко взблескивали в дымке купола кремлевских церквей, синяя лента Москвы-реки опоясывала город, зеленела громада утопающего в садах Замоскворечья.

— Он казнил их! — медленно проговорил Ник.

— Он превратил виселицу в крест, которому будет поклоняться не одно поколение! — горячо откликнулся Саша. — Мы продолжим дело, начатое Рылеевым и Пестелем! — Он вопросительно поглядел на Ника. Тот молча кивнул. Саша сжал его плечо своей сильной горячей рукой. — Клянемся?

— Клянемся Москвой, дружбой, Шиллером и нашей звездой, что не отступим с избранного нами пути, — негромко, но твердо ответил Ник.

Саша хотел повторить слова клятвы, но волнение перехватило горло, и он только крепче прижался к другу.

— Всегда вместе? — быстро шепнул Саша.

— Всю жизнь!