К счастью для меня, ножки столика говорят не быстро. За один присест не получается. Каждый раз я сочиняла одну или две строчки. Однажды вечером столик отстучал: «Всё». Мы виделись с Маргерит Монно каждый день, но у Эдит не хватило терпенья дождаться утра.
– Гит, приезжай скорее. У меня есть кое-что для тебя. Рассвет только приближался, но Маргерит, для которой не было большой разницы между днем и ночью, явилась, непричесанная, в пальто, накинутом прямо на ночную рубашку. Эдит ей сказала:
– Гит, слушай. Слушай хорошенько.
И она прочла так, как только она умела читать, – в этом уже слышалась песня – «Голубая песня».
– Это ты написала?
– Нет. Марсель.
– Когда?
– Он только что закончил, через столик.
– Не говори так. У меня мурашки побежали. Замолчи!
Она отказывалась присутствовать на наших сеансах, но
знала о них. Она села и прошептала:
– Здесь нужны только скрипки.
Для нее скрипки были музыкой ангелов. Маргерит их уже слышала, и Эдит тоже. От полноты чувств мое сердце готово было разорваться. Я была потрясена и уже не знала, на каком я свете! Да в конце концов какое это имело значение? Когда я увидела, как смотрели друг на друга эти женщины, у меня исчезли все угрызения совести.
Я всегда плачу, когда слышу «Голубую песню».