Ворон. Тень Заратустры

Антон размышлял на ту же тему. В потоке этих мыслей он засиделся допоздна над сундучком с бумагами, разбирая то записи деда, то бегущий почерк матери. Лег – уже черный дрозд-одиночка завел свою грустную песню. В темной выемке гор чуть забрезжил рассвет. Сквозь сон Антон слышал печальную трель, но видел себя в другом месте. Он идет узкой дорожкой от калитки к дому. Всколыхиваются тяжелые георгины, стряхивая чистые капли росы. Антон останавливается возле старого колодца. Слышит, как грохочет ведро, бьется о стены, ниже и ниже сползают ржавые цепи. Вот-вот ведро коснется воды, зачерпнет ее, но Антон придерживает цепь, потому что видит внизу отражение… «Мама?» – зовет Антон. «Я – это ты, – беззвучно говорит ему Надя. – Начало твое. Как мужское во мне – мой отец. Возьми это…» Ведро опрокидывается, заполняясь до края. Антон знает, что она сделала это. Он тянет к себе содержимое. Вода. Пахнет не то плесенью, не то зацветшей зеленью. Антон припадает губами и пьет. Пьет и не может напиться. Голова кружится. Безграничная сила вливается в жилы, бурлит неуемным весельем. «Дед! Дай испить», – слышится знакомый голос. Антон оборачивается. У калитки – прохожий. Прохожий ли? – улыбается мальчику Антон. – «Я его видел, я знаю». Он ждет, когда отворится калитка… Мальчик заходит, а вместе с ним черный пес. По узкой дорожке несется навстречу, только уши вспархивают, как у бабочки. «Какая уж тут бабочка, – ужасается Антон, – не пес, а лохматый мутант». На приступке крыльца седой как лунь старец окликает Антона:

«Барт ли вернулся? Что-то не вижу я, Антоша…»

– Антоша. Антон!

Он вздрагивает, просыпается. У изголовья сидит Наташа со стаканом в руке.

– Ну, будить тебя, скажу… Проспишь. У тебя же совещание. Как голова после вчерашнего? На, похмелись.

– Да ты сбрендила, мать. У меня ж совещание. – Он вылупился на стакан, разом припомнив сои. Только там была вода, а здесь что-то тягучее, красное, как кровь.

– Что это? – спросил он жену.

Наташа смутилась, начала оправдываться:

– Да это же кагорчик – легонькое, церковное винишко. Я на такой вот случай его и держу.

– Умница ты моя! – смачно чмокнул ее в макушку Скавронский. – А я сегодня Данилу во сне видел.

– Вруша, – не поверила жена.

– Вечером расскажу.

Чувствовал он себя полным сил. Голову ничуть не ломило, мысли были ясными, как начинающийся день. Еще неумытый, шоркая ладонью по небритой щетине, он подошел к столу. Хотел убрать оставленные бумаги. Сложил их стопкой, приноровился прихватить обеими руками, но корешок тонкого блокнота никак не хотел вставать вровень со всем остальным. Он вытянул его. В рукописной книжке под названием «WEIONES RADZIEVILS» Антон ничего не понимал. Там были какие-то круги, схемы с указанием направления, с розой ветров, и знаки планет. Далее – на двадцати восьми страницах – указывались лунные фазы и начинался довольно короткий текст на малопонятном языке. Вероятно, это были заклинания или нечто подобное, но к смыслу их Антон никогда особенно не пытался продираться, понимая, что язык этот скорее всего утерян. Отдельные слова напоминали ему старопольский, иногда белорусский, на котором разве что поляшуки в пуще говорят. Некоторые конструкции и окончания подсказывали, что так могли говорить ятвяги, пруссы, аукштайты или другие племена балтов. Все вместе было недоступно для понимания, а мысль обратиться к специалистам Антон давно отмел, потому как в Таджикистане их еще поискать, а иные корифеи мо-гут и на смех поднять. Последнее его не пугало. Все дело в том, что он любил своих предков, а этого вполне достаточно, чтобы не дать чужому равнодушному мнению кощунствовать над их верой. Судить об этом, как полагал Скавронский, – не в компетенции людей, зашоренных стереотипами. Хотя он был уверен: атеистические воззрения в большинстве случаев слеплены искусственно.

То ли от его неловкого движения, то ли от сквозняка, но страницы блокнота распахнулись, и вылетела пожелтевшая бумажка. Порхнула бабочкой, сделала круг и спланировала к ногам. Антон наклонился, поднял ее двумя пальцами, стараясь не помять. «Неспроста это», – почудилось ему, он заглянул в текст. Это была обычная молитва. Простой русский оберег, записанный когда-то рукой старшей Нади. Скавронский убрал стопку бумаг, подошел к спящей Надюшке, поднял съехавшее на пол покрывало, пробухтел тихо, чтобы не потревожить ее сна:

– Так тому и быть.

Решение воспользоваться оберегом возникло мгновенно, само собой, как будто его внезапно озарило. Какой иной, более действенной силой он мог защитить свою девочку? И хотя Скавронский довольно смутно представлял себе обрядовую сторону ритуала, он уверовал в достаточность того, что сама судьба предоставила ему шанс призвать на помощь высшие силы посредством молитвы матери.