Ворона на мосту

Я, впрочем, прекрасно понимал его тактику. Чиффа неплохо меня изучил и, соответственно, знал, чем меня можно пронять. Если бы он поставил мне жесткие условия, посулил награду, пригрозил наказанием, мне было бы гораздо проще отказаться от его предложения. Трудно придумать наказание, которое хуже почти гарантированной скорой гибели. Можно, но трудно. О наградах и говорить глупо. А этот хитрец оставил меня наедине с моим чувством долга и моими же представлениями о чести. Они были серьезными противниками, ничем не хуже Лойсо Пондохвы. Я хочу сказать, что у меня почти не было шансов с ними справиться. Но я решил попробовать.

— Мне нужно подумать, — сказал я. — Пожалуй, останусь тут, на пляже. Заплыву подальше, лягу на дно и постараюсь понять, как мне следует поступить. Всегда предпочитал принимать важные решения в ванной, а море — это гораздо лучше.

— Как скажешь, — невозмутимо кивнул Чиффа. — Мне посидеть на берегу или прийти завтра?

— Завтра. Мне надо побыть одному.

— Понимаю. Тогда до встречи.

Чиффа встал из-за стола и тут же исчез, ушел Темным Путем по каким-то своим делам. А я остался один, как и хотел. Расплатился с трактирщиком и пошел вдоль берега, стараясь шагать по почти неразличимой в темноте границе между мокрым и сухим песком. Мне почему-то казалось, это очень важно сейчас — аккуратно ступать по вертлявой черте, как по канату. Я и теперь время от времени так хожу, благо границ великое множество — между мостовой и тротуаром, между травой и дорогой, между темнотой и освещенным участком, да мало ли между чем и чем. Смысла в этом не много, просто мне так нравится.

Несколько часов отдыха и размышлений на дне моря пошли мне на пользу. Обдумав все, я окончательно убедился, что вполне могу не выполнять просьбу Чиффы. Во-первых, он сам так сказал — этого довольно, когда речь идет о человеке, который имеет достаточно силы и внутренней правоты, чтобы потребовать от тебя чего угодно. Во-вторых, мне ясно дали понять, что конец этого Мира не станет концом лично для меня. Чиффа недвусмысленно обещал, что в любом случае поможет мне эвакуироваться. Очень хорошо. Жизнь в какой-то иной реальности — лучшее, о чем я сейчас вообще могу мечтать. В-третьих, отказаться от предложения убить Лойсо Пондохву не стыдно. Я же не стыжусь того факта, что не пытаюсь изо дня в день покончить с собой. И не считаю это проявлением трусости. Чиффа, похоже, придерживается такого же мнения; к тому же, при всем моем к нему уважении, собственное мнение о себе для меня много важнее.

Я почувствовал облегчение. Откажусь, а там пусть все идет, как идет. Зная Чиффу, я не сомневался, что у него есть в запасе еще несколько хитроумных идей. Не может такого быть, что я — его последняя надежда. В конце концов, в этом Мире полным-полно куда более могущественных и умелых колдунов, чем я. Взять хотя бы этого загадочного господина, который прикидывается толстой мамашей и двумя ее сыновьями одновременно. Да и леди Сотофа вряд ли действительно так уж боится, что ее краденая вторая Тень сбежит к Лойсо, мало ли что Чиффа мне говорил, небось сам на ходу придумал это невразумительное объяснение. И еще с полдюжины немыслимых приятелей у моего наставника наверняка найдется, не сомневаюсь. Не может такого быть, что никто из них не вмешается, если наши дела пойдут совсем уж скверно. Не может такого быть.

Приняв решение, я встал и пошел по дну по направлению к берегу. Это была прекрасная прогулка. Кроме обычного удовольствия, которое мне всегда доставляет хождение под водой, я испытывал изрядное облегчение. Очень приятно, оказывается, позволить себе не умирать. Воистину изысканное наслаждение. Хотя, казалось бы, что может быть проще и естественней.

И только выбравшись на берег, я вдруг понял, что какая-то часть моего существа чрезвычайно недовольна принятым решением. Голос ее был тих, но внятен, он не оставлял места сомнениям. «Упускаешь шанс, идиот. Величайший в своей жизни шанс совершить невозможное» — вот что она говорила.

Хуже всего, что это был мой собственный голос и мое собственное желание. А все разумные аргументы против, которые я столь тщательно подбирал, принадлежали моей маске, совершенному сосуду, прекрасно подходящему для хранения хаоса, который по сей день оставался моей сокровенной сутью. И всегда ею останется.

Я не стал обманывать себя. Даже не пытался. Факты выглядели так: я хочу убить Лойсо Пондохву — на любых условиях, вернее, почти на любых. При этом у меня нет к нему никаких личных претензий; собственно, я уже забыл, что это такое — личные претензии. Я хочу убить его только потому, что это невозможно, а если время от времени не совершать невозможное, непонятно, зачем вообще было рождаться на свет. Вот и все.