Воронья шпора

Маргарита Анжуйская следила за тем, как огни Парижа у реки становятся ярче. Она провела на море четыре дня и пребывала в спокойствии и пустоте… Грудь ее словно пронзал острый кремень. Утрата сына была для нее таким горем, какое она не могла не то чтобы вместить, но даже и описать. Наверное, Эдуард проявил какое-то милосердие, позволив ей вернуться в Париж. Ей сказали, что ему было сделано какое-то предложение, хотя все это время она была настолько погружена в свои переживания, что совершенно не обращала внимания на происходящее, и собственная жизнь утратила для нее какой-либо интерес. Маргарет не умывалась уже несколько недель, кожа ее стала грязной, а сальные волосы слиплись. Она попыталась как-то обтереться, воспользовавшись ведерком воды, когда корабль после открытого моря вошел в более спокойную реку. Под ветром потрескивали паруса, моряки негромко переговаривались между собой, но бывшая королева Англии оставалась холодной, как перегоревший пепел. Когда корабль ударился о причал, она посмотрела вверх, отведя взгляд от своих сумок и шалей. Было уже темно, однако на берегу стояли солдаты с факелами, трепетавшими над их головами. Король Луи спустился к воде, чтобы встретить Маргарет, и она обнаружила, что, вопреки собственной уверенности, еще не выплакала до конца все слезы. Когда подали узкий трап, бывшая королева уже стояла, держа в каждой руке по тяжелой сумке. Сойдя на берег, она поставила свои вещи, поскольку к ней подошел Людовик, который с полным сочувствия взглядом взял ее руки в свои.

– Ах, madame, какой это был отважный и превосходный юноша! Я просил, чтобы мне прислали тело – похоронить его во французской земле, – однако они отказали. Мне так жаль… К тому же еще и ваш муж… Какая трагедия! Вы заслуживали лучшей участи, Маргарита, поверьте мне. Тем не менее вы вернулись домой. Здесь вам ничто не грозит, и вам больше незачем уезжать отсюда.

Французский король расцеловал ее в обе щеки, и Маргарет кивнула, прижав пальцы ко рту и не имея сил говорить. Людовик повел ее прочь от причала. Вещи королевы понесли чужие руки, однако плечи ее остались согбенными, и красота навсегда ушла от нее. Никто из тех, кто видел теперь Маргариту Анжуйскую, не узнал бы в ней ту девушку, которая с радостью и ожиданием отплывала в Англию, когда рядом с ней стоял Уильям де ла Поль и первая встреча с этой страной еще только ожидала ее.

Часть вторая

Рождество 1482

Через одиннадцать лет после Тьюксбери

Мы белую розу соединим с красной.

Уильям Шекспир. «Ричард III»

24

Эдуард понял, что перепил, когда впал в слезливое настроение. Он слышал когда-то, как один из стрелков помянул тетиву, которая есть у всякого человека, – струну, что делает его таким, каков он есть. И одна из таких струн в характере Эдуарда Йорка принадлежала определенной разновидности подверженного меланхолии северянина. Плохое настроение толкало его к кружке, которая еще больше ухудшала это настроение. Печали нельзя утопить. Они не тонут.

Музыка не трогала его. Танцоры скользили мимо его стола, однако он смотрел в пространство и ничего не видел. Король восседал на высоком подножье, в дубовом, крытом бархатом кресле с высокой спинкой, подперев подбородок ладонью. Кувшин с чистым, как слеза, зельем стоял возле его локтя, и слуга, находившийся за спинкой трона, ожидал подходящего мгновения, когда нужно будет заново наполнить его кубок.

Оба они уже утратили счет этим мгновениям.

Рождество в Вестминстере праздновали со светом и музыкой, с подарками беднякам и с пиршественными столами, накрытыми на сотни людей. Озаренную свечами публику развлекали музыканты, фокусники, метатели ножей и два акробата в пятнистых шкурах, прикрывавших угольно-черную кожу. Вечер начался хорошо и понемногу сделался более шумным – по мере того как лилось рекой вино.

Старцы и старицы давно отправились на покой, и время уже перевалило за полночь. Солнце восстанет снова – и только его новое явление положит конец веселью, заново явив взгляду все шрамы, царапины и обиды. Свечи светили, барабаны гремели, свирели выпевали новый рил[39].

Эдуард посмотрел на трех своих дочерей, танцевавших рядом друг с другом, хотя всем троим уже давно положено было находиться в постели. Старшая, Элизабет, могла похвастаться лебединой шеей, рыжими волосами и тонким, прямым станом. Она была счастлива, и это, как ничто другое, могло прогнать тот мрак, в который погрузился король. Следя за тем, как она задает ритм музыкантам и собирает вокруг себя других девиц, пьяный папаша расслабленно улыбался.

Ее сестра Мэри, пятнадцатилетняя упрямица, умерла в начале года. Дети безутешно рыдали, когда ее нашли мертвой в постели, рыдали и не одну неделю после того. Эдуард только морщился, слыша эти жалобные звуки. Его собственного брата убили, когда тому было всего семнадцать лет. Смерть представляет собой часть жизни, сказал он им тогда. И жена назвала его бессердечным.