Воронья шпора

Кулак Сомерсета сам собой сжался при этой мысли. Семья его уже дорого заплатила, если такие вещи вообще можно измерить. У него не было сына, что постоянно смущало герцога. И если он падет, линия его отца навсегда прервется. Он ненавидел этих Йорков, собственным честолюбием погубивших и замаравших стольких людей, заплативших великую цену, в то время как им самим не хватало духовного роста для того, чтобы просто оглянуться по сторонам и понять, что они натворили. Ощущение это сжигало Эдмунда Бофорта, едва находившего в себе силы жить.

На его глазах французский корабль поднял цвета Ланкастеров, сбросил паруса и перешел в дрейф примерно в полумиле от берега. Солнце уже закатилось, сгущалась ночная тьма, и Бофорт, напрягая зрение, со вздохом увидел, как спустили шлюпку и зашевелились белые полоски весел.

Поднималась волна, и крепнущий ветер сдувал с нее брызги. Нетрудно было представить, что видят люди с воды: черный, как уголь, берег за зажженным Эдмундом маяком – одинокой искоркой в этой тьме. Сомерсет понял, что французский капитан предпочел поставить корабль на якорь, чем рисковать, подходя к берегу. Возможно, такое решение действительно было оправданно, если учесть, кого он везет. Сомерсет дождался мгновения, позволившего ему убедиться в том, что шлюпка везет якорь, а не тех, кого ему поручено доставить и сопроводить. Он прислушался, рассчитывая услышать шумный всплеск, однако звук потерялся за воем ветра.

– Можно отдыхать, джентльмены, – обратился герцог к капитанам. – Оставьте здесь пару парней, а я возвращусь в гостиницу. Не думаю, что они станут высаживаться при такой волне. Возвращайтесь на берег к рассвету. Они высадятся завтра.

Поежившись, Бофорт перекрестился и повернулся спиной к морю. Оно могло взбеситься в любое мгновение: легкий ветерок обретал силу, и небольшая волна быстро превращалась во внушающие ужас стальные валы, своей мощью и яростью способные выбить дух из человека.

* * *

Эдуард был коронован во второй раз в Великую субботу на службе, отмеченной особой краткостью, хотя скамьи в соборе Святого Павла были набиты битком. Он принял золотой обруч, возложенный на его чело епископом Кемпом, достойным клириком, явно взволнованным и державшимся почтительно.

Церковь и прежде поддерживала Йорка и едва ли могла отказать ему в поддержке на этот раз, через считаные месяцы после того, как мирно правивший Эдуард был изгнан изменниками.

Король вышел из храма, дабы предстать перед лондонским людом, и с удовлетворением увидел, что улицы полны народа. Некоторую часть толпы составляли, конечно же, его люди, однако Ричард был доволен, и среди остальных горожан угадывались новые лица, желающие встать в строй и получить оружие.

Однако день шел, и Эдуард начал торопить всех, поминутно раздражаясь и проверяя собственные доспехи, оружие и сквайров. Он двигался и разговаривал так, словно обязан был сию секунду оказаться в пути. Его жену, сына и дочерей благополучно, живыми и здоровыми, доставили из Убежища. Генрих отправился назад в Тауэр, в прежнюю камеру, и голову Эдуарда снова увенчала корона. День удался целиком и полностью.

Теперь оставалось только обнаружить тех, кто восстал против него и изгнал их из страны, до сих пор топтавших дороги его королевства с железом в руках, не имея даже права вступить на эти дороги. С суровым видом король наконец призвал своих людей к порядку. Раздалась команда «Готовьсь!» – она пробежала по шеренгам, взволнованные происходящим лондонские мальчишки подхватили ее, и наконец стало казаться, что приказ этот потряс весь город.

Когда Эдуард водрузился на своего боевого коня, солнце на западе уже клонилось к закату. Проверив плащи и ножны, оба брата короля по обе стороны от него перебросили ноги через спины коней. Он был рад видеть их обоих возле себя.

– Мы прошли долгий путь, – обратился Эдуард к Ричарду.

– Не думаю, чтобы это был конец нашей дороги, но если и так, я знаю, что отец сейчас гордился бы тобой. Как горжусь я. – Ричард Глостер протянул королю руку, и тот, не снимая боевой перчатки, крепко пожал ее. – Бог любит широкие жесты, Эдуард.

– Надеюсь на это, – ответил король, посморев вдоль рядов своего войска, отбрасывавших длинные тени и терпеливо ожидавших, когда Мургейтские ворота вновь распахнутся перед ними. – Откройте ворота, – приказал Эдуард. – Поднимите мои знамена. На Йорк!

18

Приняв окончательное решение, Уорик почувствовал, что без колебаний может вести свое войско по Большой Северной дороге на Лондон. Если в его душе еще оставались какие-то остатки верности Эдуарду Йорку, или Ричарду Глостеру, или даже этому дураку-зятю Джорджу Кларенсу, он расплатился с ними до конца, до последней монеты, позволив им уйти от него в Ковентри. Голова его просветлела. Прошлое было вычеркнуто из памяти, в которой оставалось только то, что ждало впереди. Графом владело приятное чувство, он ощущал себя подобием корабля с перерубленным якорным канатом, вырвавшегося на свободу. Все прошлое превратилось в пепел. Он понял это.