Вороний мыс

«Кавалерия», — ухмыльнулся Гнеушев, оглядывая выстроенную группу. Строй был похож на забор у худого хозяина. Верзила Забара, щекастый и плотный, лениво помаргивал, косолапо расставив тяжелые ноги. Рядом с ним, не доставая до плеча, притулился тоненький ефрейтор Кобликов в мешковатой, не по росту, шинели, перепоясанной брезентовым брючным ремнем. Шмыгая простуженным носом, он «ел глазами» старшину, видно опасаясь, что в последний момент Гнеушев выставит его из разведгруппы. Рослый, крупный в плечах писарь тянулся, словно новобранец на смотру, выпячивал грудь и косил глазами на отдраенные кирзачи со щегольски ушитыми голенищами. Шеренгу замыкал сержант Докукин, приземистый и большеголовый, с морщинистым лицом и короткой шеей, похожий на кряжистый пенек, случайно оставленный в молодой поросли.

Приказ капитана связал Гнеушева и четверых, стоящих перед ним. Связал полученным заданием, общими заботами, одной опасностью. Хорошие или плохие люди идут в группе, но бедовать им сообща, выручать друг друга, а придется круто — вместе принимать смертный бой.

«Какой там, к лешему, смертный бой, — усмехнулся Гнеушев собственным мыслям. — Штурмовая группа пойдет на смертный бой, а мы так — случайной дыре затычка… Отправимся собакам сено косить. Попродаем в скалах дрожжака, слопаем паек, увидим трех егерей и героически возвратимся в роту… Комедь!»

Но, как было положено командиру группы, Гнеушев внимательно осмотрел обмундирование и оружие. Приказал Докукину сменить в автомате диски на плоские магазины, а Лыткину выкинуть к чертям собачьим прицепленный к поясу штык от немецкой винтовки.

— Пойдем, чтобы и ноготок не брякнул, а ты по камням будешь греметь этим коромыслом. Нож возьми, самый обыкновенный финкарь… Удобнее, и шуму никакого не будет… Ты, Кобликов, пилоточку подальше засунь. Ушанку надень, если не хочешь, чтобы уши от холода отвалились.

Гнеушев качнулся на каблуках, точь-в-точь как это делал перед строем капитан Епанешников, когда начинал сердиться.

— Гляди, Кобликов, чтобы питание для рации выдали надежное. Предупреди там, что в случае чего старшина Гнеушев чикаться долго не будет. Если подведут, в полмомента с ними разделается…

Докукина и Забару старшина отправил получать сухой паек.

— Скажите Якимчуку, что группа идет выполнять особое задание командования. Консервы… чтобы мясную тушенку дал, сгущенное молоко и колбасу. Горохового концентрата не берите.

Якимчук не стал навяливать разведчикам осточертевший концентрат. Докукин и Забара принесли сухари, брынзу и консервы «тресковая печень».

— А сахар где? Чего он вам сахару не дал?

— Дал, товарищ старшина, — ответил Докукин. — Только он его на тресковую печень пересчитал. Три банки добавил, а тушенки — сказал, что на складе нет…

— А вы и расставили глаза, — напустился Гнеушев на разведчиков. — Поверили Якимчуковой брехне! Давай мешок, я с ним сам потолкую.

Поменять тресковую печень на тушенку командиру разведгруппы не удалось. Старшина Якимчук за войну навидался и рассерженных разведчиков, и грозных начальников. В заданиях он разбирался не хуже капитана Епанешникова. Знал, что главное дело будет выполнять штурмовая группа лейтенанта Кременцова. Для нее Якимчук приберегал и тушенку, и сгущенное молоко, и полканистры вонючего трофейного рому. Группа Гнеушева обойдется и тресковой печенью, не велики баре. Питательный же продукт!.. Слопают от безделья за милую душу вместе с сухариками и брынзой. А водички запить на Вороньем мысу хватит, небось не пустыня Сахара.

Гнеушев принес тресковую печень обратно и для поддержания собственного престижа громогласно заявил, что по возвращении он прижмет пройдоху Якимчука за такое обращение с разведчиками, отправляющимися на задание. В полмомента придавит этого прихлебая так, что у него из заднего места юшка брызнет.

— Вы не расстраивайтесь, товарищ командир, — басом сказал Докукин. — Тресковая печень — это же первейшая еда. Из нее рыбий жир производят, который детишкам и больным в питание идет… У меня брательник до войны салогреем работал. Завернешь, бывало, к нему на хозяйство, он краник у чана отвернет и жиру тебе алюминиевую кружку нацедит… Тепленького еще. Как слеза, помню, светится, и аромат от него пахучий. Сольцы в него щепоть кинешь, хлопнешь такую кружечку и — благодать! День на тоне без обеда ворочаешь…

Гнеушев отправился с лейтенантом Кременцовым на наблюдательный пункт. Уселся у рогатой стереотрубы с двадцатикратным увеличением и метр за метром стал обшаривать угрюмый, в диких гранитных отвесах, берег Вороньего мыса. Нашел приметную, похожую на башмак скалу, возле которой, по словам лейтенанта, можно было приткнуться к берегу и по расселине подняться на кручу. Старшина до боли пялил глаза, высматривая темную косую щель, прорезавшую сумрачный обрыв камня. Не очень было похоже, что по такой щели можно забраться на мыс.