Воровка чар

— Нет, — руки мужчины легли мне на плечи и толкнули обратно на подушку, но я едва заметила его прикосновения, жжение в глазах стало невыносимо горячим. — Источник откликается нам в первый, он же и единственный, раз. Потом маг может увеличить силу за счет другого мага, победив в бою или убив. Может развить постоянными упражнениями, как развивают мышцы. Но без первого раза не будет ничего. Единственный способ для Риона остаться магом — это найти другого ученика и обокрасть уже того. Мне жаль, — уголки губ мужчины опустились,

— А если съезжу я?

— Ты меня не слышала? После ты уже не будешь магом, мир тебя не услышит. А если до, — Дамир горько улыбнулся, — Источник тебе ответит, получишь добавку к тому, что имеешь. Но сила не делится на порции, если не объешься и вернешь Риону все скопом, может умереть уже он. От счастья и ощущения всемогущества. Но, ладно пусть вам повезет, Рион растянет резерв и тоже выживет. Тебя от схлопывания сосуда это не спасет. Неважно, когда ты отдашь энергию, резерву конец, — пальцы учителя стали жесткими, почти причиняя боль, почти… слова били больнее. — Я честен с тобой. Ответь тем же. Айя, сможешь ли ты вернуть силу, зная, чего лишаешься? — он ухватил меня за подбородок, заставляя смотреть в глаза, но его идеально-правильное лицо расплывалось, размытое слезами. — Я могу убить тебя, могу отнять силу и взять себе. Но никто не может заставить тебя отдать ее Риону, даже он сам.

Дамир пристально смотрел. А я плакала, как маленькая девочка, которую оттягали за косы. Просто ничего не могла с собой поделать. Как сладко прозвучали слова «стать магом». Больше не бояться камней и пинков, не убегать. Ловить на себе не брезгливые, а заискивающие взгляды и снисходить к просьбам о помощи. Попробуйте сообщить смертельно больному человеку, что он здоров, что вы ошиблись, а потом когда его глаза засияют, покачать головой и предложить оценить шутку? Сейчас я чувствовала себя таким больным.

Я — чаровница? Это, пожалуй, даже лучше, чем папочка — маг. Думаю и морок, какой-никакой навести можно, чтоб красоту подправить. А надо для этого всего-то ничего — украсть чужую силу, чужую жизнь.

— Наверное, трудно найти наставника для ученицы с печатью, — шутка вышла горькой, я откинулась на подушку, взгляд уперся в украшенный лепниной потолок. — Если всю жизнь прятаться от действительных, какой толк от магии? Вы были честны. Отвечу тем же, я не хочу отдавать силу. Очень не хочу. Но отдам.

Последнее прозвучало глухо, перевернувшись, я уткнулась лицом в подушку, и разревелась, уже не сдерживаясь. Как он сказал? Знать чего лишился, еще хуже, чем не знать. Это правда. Еще несколько минут назад я радовалась, что жива, сейчас — жалею об этом.

Ну почему через наши Солодки никогда не проезжал действительный маг? Почему мы с бабушкой всегда смеялись, когда люди называли меня ведьмой? Почему не поехали в Вышград сами? Почему вместо Источника, я наполнила свой резерв ворованной силой? Вопросы, на которые нет ответа.

Эол, ты мало меня испытывал? Решил еще раз поманить карамелью, а потом вручить кусок горькой смолы? За что?

Волос мягко коснулись чужие руки, предлагая утешение. Я дернула плечом, ничего не нужно. Не сейчас.

— Рад, что Рионер не ошибся в тебе, — перина чуть качнулась, когда Дамир встал. — Отдыхай. Нам придется еще о многом поговорить.

Он ушел бесшумно, так же, как и пришел. А я продолжала реветь, так, как еще никогда в жизни. Жалела себя, не в силах остановиться, изливая горечь в мягкую ткань. Просто и безыскусно. Наверное, сказалось напряжение последних дней, или я немного сошла с ума, оказавшись вне дома. А может, все вместе. Я плакала до боли в висках, до полной пустоты, до равнодушия, которое унесло меня в сон. И лишь одна мысль показалось важной до того, как разум уплыл в никуда.

А ведь Дамир жесток. Он мог ничего не говорить, мог оставить меня в блаженном неведении, мало того, он просто должен был это сделать. Им нужно чтобы я вернула силу? Так зачем же говорить, сколько она стоит?

 ***

На третьи сутки затворничества в постели с алым бельем, которая меня в сущности всем устраивала, Дамир решил, что мы готовы к серьезному разговору и попросил спуститься к ужину. Я выполнила его желание без особого протеста. Для меня тогда было неважно, как жалеть себя, лежа в постели или стоя на ногах. Меня даже не заставило ахнуть убранство комнат, не заставили широко распахнуть глаза позолота, резное дерево и мягкий бархат, освещаемый двумя дюжинами свечей, хотя я столько в одной комнате никогда не видела, разве что в храме Эола.

Меня ничто тогда не трогало — ни овальная комната с резными этажерками, большим столом в центре и десятком сервировочных вдоль стен. Ни молчаливые, как тени, слуги, ни подсвечники в человеческий рост. Я не любовалась картинами, изображающими животных, людей и лубочные домики. Не смотрелась в большие зеркала в обрамлении портьер. Не удивлялась тому, что действительный не делал разницы между деревенской знахаркой и собственным учеником.

Я упивалась жалостью к себе и не собиралась останавливаться.