Воровской цикл (сборник)

— Давай руки, герой. Развяжу.

В углу тихо всхлипывала Акулька, трезвея с каждой секундой.

XVIII. РАШКА-КНЯГИНЯ или УХОДЯ — УХОДИ

Впереди шли поющие, позади играющие на орудиях,

а посредине девы с тимпанами... Псалтирь, псалом, 67

— ...да, — наконец бросил Друц, запуская обе ладони в соль с перцем, в кудри свои буйные, отросшие на воле куда шибче твоих. Словно выдрать их с корнем решил, баро. — Да, Княгиня. Неладные дела. Ходи, чалый, ходи в поле, умер твой хозяин...

И уставился на тебя в упор.

Еще слов ждал? Нет, Валет, не будет больше слов, все сказала, что знаю. Про Мордвинск, про поезд в ад, про игры княжеские, полуполковничьи, облавные... «Варварские». Про искалеченное тело на мраморном столе. Все сказано, тихо, коротко, вполголоса, хотя и подслушивать некому да незачем: Акулька все скулит, тянет ниточку, ей не до нас, а Федюньша-убивец как выпятился в темноту, так и не шелохнулся по сей час.

Грех замаливает?.. вряд ли.

— Федор! Эй, Федор! А вас-то с Филатом... с покойным Филатом, прими, Господи, душу его! — вас-то какого рожна сюда принесло?

Молчит.

Не отвечает.

— Слышишь или нет?

— Слышу, — губы Сохача даже не шевельнулись. Так, родилось прямо из могучей груди, случайным сквозняком.

— А раз слышишь, значит, отвечай!

— Я телегу на купцово подворье загнал. Стал кобылу распрягать, ан тут Филька... по улице. Песни орет. А за ним женка евойная, Палажка. Тоже, значит, орет, а чего орет — не разберешь...

Слова лились ровным потоком, гулко падая во мрак.

Разговорчивым стал, Федюньша?.. выходит, что стал.

За всю жизнь выговориться.

— Он погнал ее, Палажку-то. Колом. А опосля мне кричит: давай, мол, по маленькой? Не-а, говорю, я лучше домой пойду. Он тогда и спрашивает: Акульку не видал? вишь, зараза моя бранится — девка удрала! Хрена тебе, говорю, удрала! Я твою девку на взгорке видел, за селом. Она еще следом за Тимохой с бабами увязалась, в лес... Он аж побелел. Затрясся, давай на мне армяк рвать. Бегим, мол, спасать дуру надоть! бегим, Федюха, друг любезный, без тебя не управлюсь! Ну, я и побег...

— Тятя... тятенька... — тоненьким подголоском вплелся Акулькин плач. — Дядь Друц, ты ж слыхал: он как налижется всклень, так буровит непойми што!.. сам с собой говорить зачинает... Я в избе была, а он докладать вдруг пошел: про полено, про тебя... про бандюков каких-то!.. Да, мол, господин вахмистр! так точно, господин вахмистр!

Рядом дернулся Друц.

Да и тебе разом вспомнилось: морг, и жандармский вахмистр щелкает перед тобой каблуками.

Да, господин вахмистр?

Вы тоже помните?

— Дядь Друц... я ж тебя спасать... я ж...

— Ладно тебе, Акулька, — бросил Федюньша, заворочавшись. — Брось выть. Раньше им сказать надо было. Слышь, Рашеля: божатушку мою да Фильку-покойника следить за вами подрядили. Урядник приезжал, а с ним вахмистр, из жандармов!.. велели раз в неделю все про вас сообщать.

— Что именно? — спросила ты, чувствуя, как язык не хочет слушаться.

— Все. А пуще прочего — глупости разные. Хворали? когда? отчего? Как с народишком сошлись? Много ли пьете? Ну, и вообще...

Ты встала.

Все укладывалось на свои места: и приезд урядника за тобой, в тот самый миг, когда неведомый палач поднес каленое железо к лицу Ленки-Ферт, и многое, многое другое...

— Следили, значит? докладывали?!

Ни парень, ни девка не ответили.

Только вздохнули хором.

— Дядь Друц... — вдруг всхлипнула Акулька и со свистом втянула воздух. — Дядь Друц... а ежели б ты тогда меня взял?.. ну, в ученицы? Мы б сейчас ушли отсель, правда? Вдвоем — ушли бы?!

Такая вера звенела в ее голосе, что тебя пробрала дрожь. Такая надежда из тех надежд, которым и умереть бы последними, ан Костлявая все сапоги стоптала, догоняючи. Значит, девка Друцу козырей сдавала? Значит, он отказался?!

Ай, Валет!..

— Вдвоем? — спиной, затылком, шкурой дубленой ты почувствовала, как ясно улыбнулся за твоей спиной таборный ром, фартовый Дуфуня Друц. — Вдвоем ушли бы. Улетели бы. Не передумала еще?

— Дядь Друц! миленький! Не передумала! Ноги... ноги целовать...

— Ноги не надо. Иди-ка сюда.

Тебя тронули за бедро. Тяжелая ладонь коснулась и упала, будто говоря: я с вопросом... не думай лишнего.

— Рашеля, — сказал Федюньша. — Я с тобой, Рашеля. Я с вами. Я не хочу... как кура, без головы. Не хочу. Лучше сдохну.

— Не надо, — ответила ты, видя перед собой труп на мраморе. — Не надо, Сохач. Лучше сдохни.

— Надо.

И все слова, которые ты хотела ему сказать, скомкались, вспыхнули и развеялись пеплом по ветру.

Он выбрал.

Закон есть закон.

— Ну что, Княгиня? — Друц встал рядом, плечом к плечу. — Сдадим по-новой? Две карты втемную, а?

— Сдадим, Бритый, — тихо кивнула ты.

* * *

Пронзительный, зеленый цвет.

Свет.

Холодный, аж зубы заломило. Как если бы с разбегу припала губами к певучему ключу в овраге, тому ключу, что всем дверям указчик, и на нотном стане, где спит до поры царевна-музыка — первый!

Вместо затхлой тьмы овина, где пахнет сырой кожей и еще — застарелым птичьим пометом. Почему? — неважно.