Ворожея

— И эта ревность вам дорого будет стоить, когда ведьмарка из хаты ночью выберется, — пообещал его брат.

Охранители с ответом не нашлись. Отвернулись и смолкли. Вот только по резковатым движениям, кислым минам да косым взглядам было ясно — не на месте сердца у стражей. И ночи они со страхом да трепетом в душах ожидают.

— И зачем только кляпы из ртов вытянул? — буркнул один из охранителей. Другой плечами пожал. — А станете и дале смуту сеять, так обратно рты заткнем!

Кожевенники многозначительно переглянулись. Мол, надобно помолчать малость — пущай эти тугодумы чуток поразмыслят. Глядишь, и дотумкают до чего разумного. Вот только чаяния близнецов оказались напрасными. Воздух стал заметно свежее. Тени удлинились. Солнце готовилось к отдыху. В гости просилась ночь. Ее верные слуги — сумерки потихоньку становились гуще. А никакого сдвига в скудных разумах покуда не случилось.

— Вы б хоть нам путы перерезали, что ли? — предложил один из братьев.

— Это еще зачем? — насторожились горе-охранители.

— А затем, чтоб отбиваться было чем! — не выдержав, гаркнул кожевенник.

— Не от кого отбиваться, — упрямо отозвался страж.

— Что ж, пеняйте сами на себя. День к закату клонится.

* * *

Последние шаги и правда давались с трудом. Милава хоть и провела большую часть жизни на болотах, а все ж в такую трясину забиралась нечасто — однажды подстреленную косулю из жижи вытягивала да еще как-то в раннем возрасте по глупости сама забралась да увязла. Добре, верный Бутав завсегда на страже был, он и подсобил из коварной мшары выбраться. Не то не видать бы ей больше солнца красного, не дышать воздухом свежим, не быть обласканной ветерком-тихушником.

— Вон, — шепотом сказал Алесь, указывая на здоровенное раскидистое дерево. Видать, некогда, еще будучи живым, оно радовало очи своей буйной зеленью. Нынче же огромные корни вперемешку со мхом создавали плотный и почти сухой островок. На нем и спал кузнец. Милава приложила палец к губам — мол, нельзя разбудить мастера, покуда они до дерева не доберутся, не то сбежит еще. Спутники стали двигаться малость медленнее, чтоб бульканье от их шагов не растормошило спящего.

Когда под ногами оказалась более твердая почва, люди дозволили себе перевести дух. Вот тут и открыл очи кузнец. Уразумев, что не один, он всполошился и, скоро перебирая руками да ногами, попытался убежать ползком. Но Алесь и староста поспели остановить его.

— Отпустите меня! — завопил пойманный. — Отпустите! — Щекарь забился с такой силой, что две пары крепких рук с трудом удерживали его на небольшом островке.

— Погодь ты! — прикрикнул Череда.

— Вы не разумеете! Отпустите! — вопил кузнец. Несколько раз то староста, то его сын пытались усмирить Щекаря, но у того словно втрое сил прибавилось. Никак волколачья кровь оживать к сумеркам почала. — Я опасен!

— Да ведаем мы все — успокойся! Мы ж помочь пришли! — рявкнул Череда, коему уже изрядно поднадоело перехватывать то ускользающее запястье, то локоть. Когда же кузнец умудрился подсечь друга и тот повалился наземь, а Алесь ценой разбитой губы еле поспел преградить путь бушующему соседу, староста разозлился вконец. С ревом, не уступающему волчьему, он, как в детстве, кинулся на кузнеца и сел сверху. Щекарь пытался высвободиться — впусте, — староста прочно облюбовал спину. И теперь каждый раз, когда друг отчаянно брыкался, лупил его по затылку той самой рукой, что совсем недавно чудом уцелела в зубастой пасти.

Милава уразумела, что кузнец не успокоится, покуда не сбежит. А этого допустить никак было нельзя. В волколачьей шкуре он сам себе не хозяин. Ворожея сняла мешок и выудила из него щепотку какого-то снадобья.

— Алесь, держи ему голову!

Молодец схватил кузнеца за уши. Тот заорал так, что согнал каких-то птиц с дальних деревьев. Милава сыпнула порошку прямо мастеру в нос. Тот разразился чихом, но биться, дергаться да кричать не перестал:

— Отпустите! Апчхи! Я опасен… апчхи… говорю же вам! Апчхи! Апчхи! Апчхи!

— Да ведаем мы! — очередная оплеуха, кажись, донесла-таки до разгоряченного мозга слова старосты.

— Ведаете? — Щекарь вдруг присмирел и перестал дергаться. Все мужики тяжело дышали. — Сними с меня свою тушу — чай, не малец.

— А ты дурить перестанешь? — недоверчиво спросил Череда. Кузнец кивнул. — Не слышу-у!

— Перестану, — вытолкнул обещание Щекарь. Череда осторожно слез с друга. Тот сел и, обведя всех взглядом, зарыдал.

— Ну, чего ревешь-то? — спросил Алесь.

Милава шикнула на чурбана и знаком велела и ему, и старосте хранить молчание.

— Дядька, чего печалишься? Откройся, мы тебе помочь пришли.

Староста кивнул, потуже затягивая перевязи на раненой руке.

— Помочь? Мне только огнище иль тугая петля на шее помогут.

— Что же тебя так опечалило? — Милава молвила ласково, точь-в-точь как ее мамка, когда она, будучи еще совсем маленькой девчушкой, болела. Такой тон успокаивал и настраивал на доверительную беседу. А теперича важно было волколачий норов хоть ненадолго присмирить.

— Дык, Череда молвил, что вам уже все ведомо, — он растер рукавом по лику слезы, перемешанные с болотной грязью.