Восемь религий, которые правят миром. Все об их соперничестве, сходстве и различиях

человек добр по своей сути? Этот вопрос имел значение потому, что все конфуцианство строилось на предположении, что человек способен совершенствоваться; гармония в обществе и политический порядок оказались бы недостижимыми, если бы выяснилось, что люди не в состоянии меняться к лучшему. Так способны они на это или нет? И если да, то как? Мэн-цзы (371/2 год – около 289 года до н. э.) известен как сторонник взглядов об изначальной доброте человека. Мы творим добро потому, что созданы такими. А когда мы творим зло, то причина тому – воспитание, помешавшее нам стремиться к добру, а вовсе не природа. Разве найдется человек, вопрошал Мэн-цзы, который, услышав, как ребенок плачет на краю колодца, не попытается помешать его падению? Каждому из нас присуще сострадание, порождающее доброжелательность; чувство стыда, из которого вырастает верность долгу; представление о вежливости, которое порождает приличия, а также ощущение, что правильно, а что нет, дающее рождение мудрости. Чтобы стать человеком, нам вовсе незачем стремиться к чему-то внешнему, находящемуся за пределами нас самих. Семена человечности находятся в нас.

Отвергая взгляды Мэн-цзы как проявления наивно-оптимистичного отношения к человеческой природе, мыслитель III века до н. э. Сюнь-цзы утверждал, что люди по своей сути порочны – «алчные, жадные, эгоистичные твари»²⁷. В «Лунь юй» Конфуций высказывал мнение, что управление с помощью стыда эффективнее управления с помощью наказаний: «Если руководить народом посредством законов и поддерживать порядок при помощи наказаний, народ будет стремиться уклоняться от наказаний и не будет испытывать стыда. Если же руководить народом посредством добродетели и поддерживать порядок при помощи ритуала, народ будет знать стыд, и он исправится»²⁸

. Сюнь-цзы не соглашался с ним. В мире алчности, зависти и ненависти следует выбивать из людей порочность. Образование не совершенствует нашу природу, а меняет ее. Только строгие законы и суровые наказания могут научить людей усмирять собственные страсти ради общественного (и своего) блага. Если Мэн-цзы обращался к осторожным ботаническим метафорам, говорил о том, как с помощью образования мы взращиваем в себе уже имеющиеся семена человечности, то Сюнь-цзы прибегал к более жестким и резким метафорам, позаимствованным в мастерской – металл куют, превращая в меч, дерево гнут с помощью пара, делая из него лук, – и таким образом объяснял, как из лишенного добродетелей существа может возникнуть пример для подражания – цзюньцзы.

Неоконфуцианство, новое конфуцианство и бостонское конфуцианство

После Конфуция, Мэн-цзы и Сюнь-цзы, большой тройки первой волны конфуцианства, его влияние нарастало и вновь снижалось, как буй с колоколом на волнах Желтого моря. Конфуцию при жизни так и не удалось приобрести видных друзей-политиков и оказать влияние на облеченных властью людей, а Мэн-цзы и Сюнь-цзы были персонами нон грата при недолговечной династии Цинь. Первый император Китая, безжалостный макиавеллист, одержимый законностью, а точнее – наказаниями и властью, слышать не желал о принципе Конфуция, согласно которому правители относятся к подданным, как любящие отцы – к почтительным сыновьям. И он приказал сжечь конфуцианские книги и казнить ученых-конфуцианцев. Но при династии Хань конфуцианство получило такую же поддержку, как христианство при Константине, и в 136 году до н. э. возвысилось, превратилось из преследуемого движения в официально принятое государством, стало господствующим интеллектуальным импульсом в Китае. При династии Хань «Пятикнижие» объявили обязательным для изучения, образование в его конфуцианском понимании стало пропуском в обширный чиновничий аппарат Китая.

Конфуцианство отчасти сдало позиции даосизму и буддизму при династии Тан (618–907 годы н. э.), но возродилось при династии Сун (960-1279 годы н. э.), когда под названием «Учение о принципе» (для жителей Запада – неоконфуцианство) оно вновь стало преобладающим интеллектуальным импульсом в Китае.

Дополнение «нео-» конфуцианство получило благодаря двум основным обстоятельствам. Первым стала готовность неоконфуцианцев без зазрения совести заимствовать идеи у буддистов и даосистов. Точно так же, как мусульмане отвергали аскетизм христианских монахов, неоконфуцианцы противились аскетическим побуждениям буддийского и дао-систского монашества. Вместе с тем неоконфуцианцы заимствовали из «трех учений» различные духовные практики, в том числе медитативное «безмолвное восседание». В понимании неоконфуцианцев культивирование почтительности было неразрывно связано со стремлением к мудрости при получении конфуцианского образования, которое к тому времени включало обширный набор умственных, физических и духовных практик – «чтение книг, безмолвное восседание, отправление обрядов, физические упражнения, каллиграфия, арифметика, эмпирическое наблюдение»²⁹.