Восемнадцать дней

Сульфинеску снова разжал ему челюсти и, притиснув затылком к спинке стула, вылил в глотку целый кувшин воды. Обожгло горло. Бота весь напрягся и закашлялся, брызгая водой. Но Сульфинеску не отпускал его, и вода текла, как по водопроводной трубе, наполняя желудок своей тяжестью. От боли у него потемнело в глазах, и он уже не мог ни о чем думать.

Тяжело дыша, Сульфинеску прорычал ему прямо в ухо:

— На, получай, вот тебе голодная забастовка, вот тебе отказ от воды.

Бота вдруг стремительно нагнулся и сунул пальцы в рот, как можно глубже, мучительно закатываясь кашлем и захлебываясь. Его вырвало прямо на цементный пол чем-то горьким и зеленым, будто после выпивки. Сульфинеску взвыл и нанес ему страшный удар в живот. Бота упал сначала на колени, потом на четвереньки и со стоном растянулся на полу. Успел еще подумать: «Почки бы не отбил», и повернулся лицом к Сульфинеску. Больше он уже не помнил ничего.

Взбешенный от злости, Сульфинеску не заметил, что Бота потерял сознание, и продолжал молотить его кулаками и ногами, куда ни попало.

В «лабораторию» вошел врач. Увидев эту сцену, он закричал:

— Что вы делаете? Вы же его убьете!

Сульфинеску остановился, с трудом переводя дыхание.

— Если мне попадется еще такой, как этот, я начну на них охотиться с револьвером.

— Ну, довольно, успокойтесь!

Врач склонился над упавшим, взял за руку, нащупал пульс.

— Еще немножко, и вы бы его ухлопали.

— Ну и черт с ним!

— Не знаю. Не я делаю вскрытия.

Он сделал Боте укол и сказал:

— Несите его назад. И оставьте его в покое хотя бы двадцать четыре часа. Иначе я не поручусь ни за что.

— В вас, видать, проснулся гуманизм! — проворчал Сульфинеску, подавая надзирателям знак, чтобы они унесли Боту.

Днем в камеру пришел врач. Торопливо осмотрел заключенных и посоветовал им прекратить забастовку. Потом спустился вниз и сказал инспектору, что их надо срочно госпитализировать.

— Об этом не может быть и речи, — ответил инспектор.

К вечеру, однако, их освободили и в карете «скорой помощи» отвезли в больницу, где они пролежали больше месяца. А потом вернулись к своим делам и заботам.

Перевод с румынского И. Огородниковой.

ШТЕФАН ЛУКА

Бывает так: река, лес, городская окраина привязываются к человеку и навсегда переплетаются с его судьбой. Человек постоянно и повсюду, где бы он ни оказался, будет носить, как отпечаток, присутствие этой реки, деревьев, улиц окраины.