Вошь на гребешке (СИ)

За домом взревел мотор, машина резво умчалась. Тать подавилась новым вопросом, молча кивнула и с интересом изучила Милену, на сей раз с ног до головы, с чисто женским прищуром ревности к тому, что не нужно и все же жаль, если оно не твое — вот как охранник.

— Может и два часа, если пробки уже копятся.

— Значит, время есть.

Милена толкнула дверь дома и шагнула в большой холл. Навстречу сунулись еще три охранника. Споткнулись одновременно, получили свою порцию теплоты и заторопились в гараж, толкаясь локтями, норовя отобрать друг у друга ключи.

Дом выглядел и ощущался, как нежилой. Холл был затененным, окна узкими и похожими на бойницы. Тона отделки — багряными и темными, с обилием кричащего золота. Из черных рам скалились кровавыми улыбками похотливые голые бабы, полуабстрактные, и от того еще более мерзкие. Тать за спиной замысловато выругалась и чуть поотстала. Пробрало, — поняла Милена. Все в доме нарочито. Сверх того — непонятно. Как сюда могла завести обыкновенная злоба одной гнилой бабенки, пожелавшей чужого мужа?

— Мы здесь по ошибке, я сбилась с настройки, — вслух признала Милена. — Я ощутила след, но одна малая гадость была на линии с другой, куда большей. Плоскость, я не учла вашего типа пространства... Вторая гадость затенила первую. Тать, уходите немедленно. Обе.

— Нет уж. Хором сваливаем, как вперлись, — сообщила Тать.

— Тогда стойте у двери. Пока — просто стойте. И держитесь, никаких криков.

Милена пересекла холл и осторожно, без шума, приоткрыла задрапированную тяжелыми портьерами дверь.

— Поскольку процедурные вопросы исчерпаны, приступим к самой, так сказать, процедуре, — сообщил чуть гнусавый голос. — Прошу вас. Кандидат, так сказать, в члены.

Милена морщилась от недоумения и смотрела в щель, вполне довольная тем, что портьеры висят с обеих сторон от двери.

Зал был велик. На светлом полу разводы чего-то густого и темного, слишком уж похожего на кровь, рисовали сложный узор. Вне узора валялись две полуголые девицы — одна навзничь, вторая — ничком. Обе не шевелились. Третья мычала и дергалась внутри узора. Она была накрашена так же ярко и пошло, как модели с картин в холле. Из одежды на девице имелась лишь черная кружевная рубашка миниатюрных размеров. Руки грубо стянуты за спиной, кисти к пяткам. Девица стоит на коленях. Ей пока что не очень страшно: глаза завязаны и происходящего она не понимает.

Вдоль стен полукругом расставлены кресла, по шесть с обеих сторон и еще одно на небольшом возвышении напротив двери. В каждом за исключением ближнего слева сидит человек в темном плаще, капюшоны прячут лица. Возле свободного кресла стоит 'кандидат' и тупо, настороженно пялится на широкий тесак в своих пухловатых неловких руках.

— Я... перед лицом своих товарищей...

— Рехнулся? — рыкнул бас из-под дальнего справа капюшона. — Пионеров больше нет, да и ты вырос из коротких штанишек. Детский утренник, мля. Дядя двоечник забыл роль. Дело делай.

— Мы не используем ненормативную лексику в круге тайном, это вносит влияния в тонкие материи, — прошелестел доверительный баритон того, кто занимал кресло на возвышении. — Большое дело не терпит хамства и плебейства, друг мой. Власть наша велика, но сила наша в сплоченности. Кандидат, вы ознакомлены с ритуалом?

— Да.

— Слова, ритмика их, шаги и действия ваши понятны вам?

— Д-да...

— Превосходно. Извольте не мешкать. Лучшее время — закат первого снежного дня. Так указал сам магистр. Так и будет, вы понимаете?

— Да.

Повисла тишина. Кандидат сопел и потел, тесак в его руке мелко вздрагивал. Жажда приобщиться боролась с физиологией, — так сказали бы в больнице, наверное, — подумала Милена. Она позволила ситуации развиваться и, приопустив веки, наблюдала прогиб плоскости. Люди не знали полных правил и не обладали опытом взывания к исподью — все, кроме сидящего на возвышении. Люди были разрозненны. Трое скучали, пятеро азартно ждали крови и явились сюда именно ради запретного зрелища, щекочущего нервы. Они — над законом. Они боги, принявшие право вершить чужие жизни и смерти. В дальнем слева кресле дремал пожилой человек, очень всем полезный и внутренне безразличный к происходящему: он вне опасности, а чужие дела идут стороной. Он наблюдатель и надзиратель. Прочие пассивные участники действа маялись сомнениями и страстями, не стоящими подробного изучения.