Восхождение, или Жизнь Шаляпина

Певчие пели за сценой. И Шаляпин превосходно закончил оперу. Успех был огромный. Вызовам, казалось, не будет конца…

Ну что ж, все прекрасно, второе представление «Бориса» завтра, в среду. В пятницу пойдут в первый раз «Шелога» и «Псковитянка», а на будущей неделе снова «Борис». А там уж пойдет сезон как по накатанной дорожке. Довольный Мамонтов снова вернулся к своим мыслям о предстоящем сезоне. Самое страшное было позади. Русская Частная опера снова оказалась на высоте, впервые дав «Бориса Годунова» в такой значительной и серьезной постановке.

«Пошлю-ка я срочную телеграмму Римскому-Корсакову… Пусть порадуется вместе с нами… Столько он сделал для того, чтобы «Борис» зазвучал на сцене…» Мамонтов встал, его шумно поздравляли с успехом, а он уже отдавал распоряжения и о телеграмме, и о программе завтрашнего дня, и о сегодняшнем банкете… Вихрь дел и забот снова закружил его.

Часть пятая

Триумф в Милане

Глава первая

Телеграмма Мамонтова

В эти декабрьские дни Николай Андреевич Римский-Корсаков с девяти утра, как обычно, приходил в свой кабинет и погружался в работу. Казалось бы, ничто не могло вывести его из привычного ритма, даже к урокам пения наверху, в комнате как раз над его кабинетом, он уже давно привык. Инструментовка «Царской невесты» шла успешно… Но сегодня, 8 декабря 1898 года, что-то мешало ему полностью сосредоточиться на «Царской невесте», мысли его то и дело устремлялись к Москве, где происходили важнейшие события, этапные в его собственной жизни. А все началось, дай Бог памяти, с 18 октября, когда он послушал в исполнении Шаляпина партию Сальери. С тех пор он потерял покой и, возвратившись в Петербург, постоянно чувствовал, что сердцем он остался в Москве… Вздохнул с облегчением, как говорится, когда узнал из газет, что премьера «Моцарта и Сальери» прошла успешно, а Юлий Энгель в «Русских ведомостях» отметил Шаляпина как несравненного исполнителя партии Сальери. «Здесь все полно жизни, здесь все захватывает, потрясает, и увлеченному слушателю остается только отдаться во власть редкого и благодатного художественного впечатления», — вспоминал Николай Андреевич газетные строчки. По-прежнему Москва притягивала все его внимание: ведь вчера там состоялась премьера «Бориса Годунова», а он еще ничего не знает… Сколько горьких признаний услышал он от Федора Шаляпина, который, казалось бы, никак не мог постичь психологические глубины грешного царя Бориса. И действительно, партия труднейшая, а он так еще молод… А если б не Москва и не Мамонтов, то кто знает, как сложилась бы творческая судьба

<Здесь был пропущен разворот

>

гонорар по повышенным нормам, по которым в беляевском издательстве платили только Римскому-Корсакову, Глазунову и Лядову… В прошлом, 1897 году Скрябин получил впервые премию Глинки в тысячу рублей, в этом году — во второй раз, и тоже по настоянию Беляева. Ну что ж, своя рука владыка, как говорится, Римский-Корсаков тут возразить не мог. А вот платить пятьдесят рублей за выступление московской певице Забеле даже как-то неловко… А что поделаешь? Меценат Беляев не любил певцов, раз и навсегда установил для них плату — пятьдесят рублей за концерт. Конечно, некоторые артисты соглашались и на это нищенское вознаграждение, но платить столько же московской артистке, выступающей в Петербурге в Русском симфоническом концерте, — просто смешно. Сколько уж раз он говорил Митрофану Петровичу, что такое положение обидно для артистов, но разве можно его в чем-либо убедить, если он уже что-то решил? Даже слушать не захотел.

Николай Андреевич предложил Надежде Ивановне сто пятьдесят рублей, добавив к беляевским сто своих, а чтобы не потерпеть убытка, он снова решил брать сто рублей за дирижирование, от которых он несколько лет отказывался… Так было снято внутреннее напряжение в дни перед концертом.

Но разве только это его беспокоило и раздражало? Вот вроде бы радостная весть — Мариинский театр, на сцене которого не шло ни одной его оперы, вознамерился возобновить постановку «Снегурочки». 15 декабря будет премьера. Всеволожский заказал новые декорации и костюмы, потрачены огромные средства, а что получается? Какая-то пустота… Его приглашали на репетиции, надеялись поразить кричащим великолепием постановки, а он только расстраивался, хотя и старался не показывать вида. Что поделаешь, если у руководителей театра нет художественного вкуса, полное непонимание русской сказки… Разве дело в дороговизне декораций и костюмов? «Снегурочка» — русская сказка! А тут? Мороз напоминает Нептуна, Лель — Париса, Снегурочка, Купава, Берендей, другие действующие лица походят на героев греческих мифов, а берендеевский дворец и домик слободки Берендеевки по своей форме тоже противоречат сюжету. Нет, Всеволожский с его французско-мифологическими вкусами не мог проникнуть в тайны «Снегурочки», попять национальный замысел русского композитора.