Восхождение, или Жизнь Шаляпина

— Зрители-то тебя приветствуют восторженно.

— Я о своих соратниках, братьях артистах, которые никак не поймут, что свое дело должен делать каждый хорошо, в своем ли театре или на гастролях. Уж так плохо получается у оркестра, хора, балета — тошно бывает смотреть. Все шатается, болтается, точно тоненькая ножка в большом сапоге.

— Не тоскуй, зато ваш брат артист, если нравится, сразу получает награду, ему хлопают в ладоши, а нашему брату писателю ждать аплодисментов не приходится. Вот написал новую пьесу.

— Закончил?

— Да, благодаря тому же начальству, которое охраняло мое время и меня самого от излишних беспокойств. Хорошо поработал. Закончил, и начинаются страдания: а понравится ли цензуре? А Немировичу и Станиславскому? Понравится ли актерам, которые будут играть свои роли? Тоже, милый Федор, завидовать нашему брату нечего. Постылая должность — быть на Руси писателем… Недавно произошло неприятное столкновение с местным приставом Даниловым. Он явился ко мне и стал расспрашивать, кто у меня в гостях. Я сказал, что, если ему нужно это знать, пусть обратится в гостиницу, где останавливаются гости, а ко мне он не имеет права обращаться с подобными вопросами. Тогда сей храбрый муж грубо и нахально объявил мне, что он имеет право входить в мою квартиру во всякое время дня и ночи, что он будет, когда ему понадобится, производить у меня обыски. Затем ушел, а через несколько минут под окнами у меня появился полицейский, который стал бесцеремонно заглядывать в комнаты.

— А гость все оставался у тебя? — Шаляпин с интересом слушал Горького.

— Естественно. Это некто Мельницкий-Николаевич, автор рассказа «Отслужил», опубликованного в журнале «Жизнь». Он заехал ко мне проездом из Вятки в Москву, прожил в Арзамасе трое суток, и за все время в гостиницу полиция к нему не являлась и там о нем справок не наводила. А тут как только он вышел от меня, так сразу к нему подскочил полицейский. Предложил ему пойти к приставу. Каково? Ясно, что хотели надо мной поиздеваться. Теперь проходу не дает, наблюдает за мной… Пошел с женой гулять, а он, воссев верхом на лошадь, сопровождал нас.

— Ну и что ж ты терпишь-то? — Шаляпин возмутился. — Мне бы написал, я б к кому-нибудь обратился по этому поводу.

— Послал жалобу губернатору, написал в «Петербургские ведомости» и письмо Ухтомскому. Написал Икскуль. Хочу непременно добиться возмездия. Вот какие дела!

— Зря не написал мне. Может, я помог бы…

— Потерял тебя. Даже к Чехову обращался, спрашивал, не знает ли он, где ты. Ты ж на мое письмо не ответил.

— Мотался, в деревне был, в Риге. Покою не вижу совершенно.

— В начале августа писал Чехову: «Не знаете ли, где Шаляпин?» Хоть бы он мне денег дал взаем, я бы выпросил у губернатора на ярмарку и кутнул бы во славу Божию, в честь древнего города Нижнего.

— Теперь кутнем. Денег найдем, Эйхенвальд должен за каждое выступление тут же расплачиваться, так мы с ним договаривались.

— Какой уж из меня кутила. Никаких противных жидкостей не пью, только молоко. Это я так, к слову. Меня опять начали лечить, черт возьми! Мышьяк, молоко, диета, прогулки и всякая чепуха. Так что по части кутежей тебе я не пара. Скиталец — вот кто здоров выпить. Говорят, сей муж допился так, что руки трясутся…

— Ну уж так-то зачем? Мало у нас таких-то? Славный парень, мы подружились с ним в Крыму. Как он великолепно чувствует музыку, ему бы играть где-нибудь, учиться.

— Всем нам надобно чему-нибудь учиться. Я сейчас учусь играть на пианино, дабы научиться играть на фисгармонии, уверен, что научусь…

— А что? Может, и получится!

— А что ж, мне тоже хочется, чтобы хлопали в ладошки и кричали «Бис!». А если говорить серьезно, то сие мне необходимо для того, чтобы самому проникнуться музыкой, ибо задумал я одноактную пьесу «Человек». Действующие лица — Человек, Природа, Черт, Ангел. Это требует музыки, ибо должно быть написано стихами.

— Со дна человеческого ты хочешь подняться к ангелам? Мало, видно, дела тебе на земле, хочешь сигануть в небо…