Восхождение, или Жизнь Шаляпина

— Нет, тут ты не права. Понятно, истолковывать того или иного автора он может в известных пределах, все это так, но не совсем. Допустим такой случай: вылепивши из глины человека, творец позабыл вдохнуть в него жизнь — получилась глиняная фигура со всеми атрибутами человека, но не человек. И много или мало сделал бы тот, кто дал бы жизнь неподвижной глине? Именно это и делает Шаляпин — он дает жизнь прекрасным глиняным и мраморным статуям. Ведь сколько лет существовали «Псковитянка» и Иван Грозный, ты подумай, и многие любовались, а жизнь его не видел никто, пока не явился Шаляпин. Живым, в самом строгом и определенном смысле этого слова, ну как живы ты и я, как жив наш маленький… — И Леонид Николаевич с любовью посмотрел на живот своей Шурочки: в декабре они ожидали ребенка. — Всегда находились на свете более или менее талантливые искусники, — продолжал Леонид Андреев после минутного трогательного замешательства, — которые раскрашивали статуи под человеческое тело, вроде бы они живые, но не живые — вот та непостижимая разница, что отличает творения Шаляпина от игры других талантливых артистов. Здесь начинается область великой тайны — здесь господствует гений.

— Ну уж ты и скажешь — гений… — Александра махнула рукой.

Андреев истолковал этот жест по-своему.

— Да, большое слово произнес, но не беру его обратно. Я понимаю тебя. Многие считают, что если не окончил университетского курса, то уж и не можешь ничего путного сделать в жизни. А я думаю, что университетский курс еще не делает человека высоким. Это лишний вершок роста, не более того.

— Ну вот, все-таки лишний вершок…

— Да. Можно иметь двадцать дипломов, как мой знакомый, и мерить спирт в акцизе, а можно без дипломов, только самообразованием, достичь невиданных высот. Вот возьми ты Шаляпина, отсутствие дипломов и всяких условных цензов, а как странная судьба вознесла его от тьмы вятской избушки к вершине славы. И сколько это дает радости и гордости — значит, силен человек! Значит, силен живой Бог в человеке!..

Леонид Андреев снова увлекся и не заметил, как побледнела Александра Михайловна.

— Что-то утомилась я, ты прости меня…

— Да, конечно, я совсем не берегу тебя. Прости меня.

Александра Михайловна ушла, а Леонид Николаевич еще долго думал, оставаясь наедине с чистым листом бумаги. Нет, он вовсе не собирался всесторонне оценивать Федора Шаляпина, избави Бог. Для этого нужна серьезная подготовка, прежде всего хорошее знание музыки. Это должны сделать другие. Когда-нибудь появится книга о Федоре Шаляпине, в которой примут участие литераторы и музыканты. Такая книга необходима. Как жестока жизнь всех актеров, их творения неотделимы от них самих, живут вместе с ними и вместе с ними умирают. Он лишь выскажет свои впечатления.

И склонился над белым листом бумаги.

Леонид Андреев писал очерк для очередного номера «Курьера», писал быстро, с увлечением. Один лист за другим уходили в сторону. Все было продумано, осталось лишь записать. «Воспроизвести словом, как бы оно ни было талантливо, все те пышущие жизнью лица, в каких является Шаляпин, невозможно, и в этом смысле несправедливость судьбы непоправима. Но создать из творений Ф. И. Шаляпина прекрасную долговечную статую — эта задача вполне осуществима, и в осуществлении ее наши наиболее талантливые литераторы найдут благородное применение своим силам. Перед лицом всепожирающей вечности вступиться за своего собрата (здесь Леонид Николаевич на мгновение остановился и резко подчеркнул последнее слово), вырвать у нее хоть несколько лет жизни, возвысить свой протестующий голос еще перед одной несправедливостью — как это будет дерзко, и человечно, и благородно! Разве Мочалов не жил бы до сих пор, если бы его великие современники, часто безграничные властители слова и формы, не в виде отрывочных воспоминаний, а в целом ряде художественных образов и картин сохранили для нас его гениальный образ и гениальные творения? Обидно подумать, что до сих пор над увековечиванием творений Шаляпина трудились: со стороны внешней картинности образа — фотограф Чеховский, со стороны звука — дико скребущийся, как запертая кошка, фонограф и репортеры.

Мои собственные намерения скромны: очарованный гениальным творчеством Шаляпина, натолкнутый им на массу мыслей и чувств, я хочу поделиться с читателем своими впечатлениями в далеко не полной и не удовлетворенной форме газетного фельетона. Разве можно наперстком вычерпать океан, или удою вытащить на берег Левиафана, или в коротенькой, наскоро набросанной статейке воссоздать многоцветный и многогранный образ Ф. Шаляпина?..»

Поздняя ночь, все тихо кругом, замерли последние звуки за окном дома М. Ф. Гвоздевой на Средней Пресне, где поселились Андреевы, все давно сладко спали, а Леонид Николаевич заканчивал свой очередной очерк — о Федоре Шаляпине.