Восхождение, или Жизнь Шаляпина

Утром следующего дня зашел в его комнату Мамонт Дальский. Как всегда, Дальский был великолепен и красноречив, рассказывал, как накануне провел вечер после спектакля. Вслед за Дальским тихо вошел драматург А. И. Косоротов.

— А ты что так хмур, Феденька? Чем ты так раздражен? «Иль сети порвались, иль ястребы не злы, иль сокол больше не летает? Возьми моих», — шутливо запел Дальский, нарочито подражая голосу Шаляпина.

— Вот и наврал, — просиял Шаляпин. — Голос у тебя, Мамонт, есть, но врешь ты иногда просто потрясающе. Не умеешь ты петь. Послушай.

И Шаляпин мощно и красиво исполнил фрагмент известной арии Кончака.

А Дальскому только это и нужно было. Он прекрасно знал характер своего младшего товарища. После исполнения арии у того сразу улучшалось настроение, он становился веселым, разговорчивым. Красивое звучание его голоса лишний раз убеждало в том, на что он способен. А мог он многое. И молодой артист это чувствовал.

Часто бывало, что Дальский не слушался его указаний и продолжал петь своим звучным голосом, не обращая внимания на недовольство Шаляпина, улавливающего малейшие фальшивые ноты. Порой возникали и ссоры из-за этого, но сегодня Дальский был в хорошем настроении и пропустил мимо ушей замечания своего товарища.

— Так что все-таки стряслось у тебя, Федя? — дружелюбно продолжал Дальский.

— Дали петь Мельника в Прощеное воскресенье, утром, а я боюсь.

— Но ты же, говоришь, играл его. И в Тифлисе, и в Панаевском…

— Не получается он у меня… А если Мельник у меня получится такой же безжизненный, как Руслан, то мне надолго не будет полнокровной жизни в театре…

— Ну-ка, прочитай вступительную арию.

Федор прочитал. Прочитал бойко, как бы залихватски.

— Нет, Федор. Мне кажется, ты неверно понимаешь характер Мельника. Это не бойкий, вертлявый мужичонка, а солидный, степенный мужик. У него — мельница, ему приходится общаться со многими людьми, его уважают, и он привык к этому уважению. А уж в этом положении он с уважением относится и к своей собственной персоне… Попробуй-ка вникнуть в его положение, вживись в его образ, пойми его характер…

Дальский увлекся своими мыслями, он был в ударе, представив себе, что уже играет сам этот характер: чуть заважничал, в походке его появилась степенность, неторопливость…

— Мне кажется, — продолжал Дальский, — что у Мельника есть что-то родственное с Иваном Сусаниным. Они примерно одного возраста, у них одинаковое положение в селе. Оба они — простые русские мужики, в которых авторы воплощают черты русского национального характера. Ты — тоже русский человек, тебе не надо играть Гамлета или Дон Карлоса. Играй русского человека, играй самого себя в том положении, в каком оказался Мельник… Ну-ка, спой арию Ивана Сусанина… Последнюю, конечно…

— «Чуют пра-в-ду!» — мощно начал Федор.

Мамонт поморщился, как от страшной зубной боли, и воскликнул:

— Постой, постой! Чего вопишь? Все вы, оперные басы, — дубы порядочные. Чуют!.. Пойми… чу-ют! Разве ревом можно чуять?

— Ну а как, Мамонт Викторович? — Шаляпин был явно озадачен, ведь он уж не раз исполнял арию в концертах, и ему всегда бурно аплодировали и говорили самые лестные слова.

— Чу-ют — тихо. Чуют! — громко. Понимаешь разницу в интонации? А интонация — это душа слова, ее нужно всегда очень тонко чувствовать, чтобы правильно передать суть настроения человека в этот момент. Понимаешь? Чу-у-ют! — с душой, тихо, задумчиво начал Дальский. — Слушай еще раз: чу-у-ют!.. А потом разверни на «правде», пра-в-ду — всей ширью… вот это я понимаю, а то одна чушь, только сплошной вой… Да руками не маши как мельница. Руки тебе даны, чтобы создавать скульптурный облик героя… Они выразительны так же, как и голос. Умей распоряжаться ими на сцене. Да и вообще всей своей фигурой. Ты ж артист, ты ж играть должен, а не только петь… Ну-ка, давай…

И Федор Шаляпин покорно начал выходную арию Мельника, потом Ивана Сусанина. Незаметно для самого себя он перенимал самые важные и необходимые указания своего более опытного товарища, и возникал уже совсем другой образ — человека степенного, уважающего себя и уважаемого другими.

Так они занимались часа два…

— Ну а теперь, Федя, что-нибудь повеселее… Из «Фауста», что ли?

— «Я здесь…» — громко запел Федор.

Дальский снова не выдержал и взорвался.

— Кто это здесь? — бесцеремонно перебил он певца.

— Мефистофель…

— А ты знаешь, кто такой Мефистофель? — грозно продолжал допрашивать Дальский.

— Ну как же… Много раз уже исполнял, и всегда одобряли… — растерянно начал Шаляпин. — Черт…

— Сам ты полосатый черт. Мефистофель — это стихия!.. А ты понимаешь, что такое стихия? Мефистофель — гроза, ненависть, дерзновенная и могучая стихия!.. Он непобедим, он все может… И никто не в силах препятствовать его действиям и желаниям…

— Ну и что же? — с любопытством спросил Шаляпин.