Восхождение на Макалу

Воды Аруна напоминают молоко, разбавленное водой, голубоватые, серые и зеленые. На берегах реки скалы и рисовые поля, лиственные рощи и хвойные боры, деревни на склонах и речных террасах, осененных старыми деревьями, заросли бамбука и зацветающие рододендроны.

Мы спускаемся к реке, вокруг нас весна и осень одновременно, невероятное чередование всех времен года, когда в течение одного дня пути весна сменяется зимой, а зима осенью. Из соснового бора мы переходим в буковую рощу, освещенную заходящим солнцем. Мы спускаемся в долину, где в ясном вечернем воздухе кружатся осенние листья, стоит бабье лето, хотя на календаре европейский март и непальское «бог знает что». Мы шагаем будто по вересковой Высочине, прогретой уходящим летом, и кажется, слышны слова поэта:

Мы однажды вернемся погруженные в думы И найдем ту тропинку и рощу В горах, осенним пронзенную светом...

Быстро темнеет, как обычно в тропиках. Меж берегов, где геологические пласты обнажены водами реки, во время муссонных ливней поднимающейся гораздо выше уровня теперешних порогов, шумит Арун. Эта таинственная река разрушила схематические представления географов о гималайском водоразделе, отодвинув его далеко на север, в 'Гибет. Арун старше, чем Гималаи, и когда эта горная система поднималась, река проложила себе путь через горы, упрямо стремясь с Тибета прямо к океану. Арун служил ориентиром для первых летчиков, совершавших перелет из северной Индии через высочайшую гору мира.

Наступил вечер, прекращаются взволнованные поиски при помощи коротковолновых раций носильщиков и грузов, разбросанных на всем протяжении пути от перевала над Гиле до лагеря у реки. После холодного дождливого и ветреного дня воцаряется покой. Не весь караван дошел до лагеря, и многие носильщики (а с ними много ящиков и тюков) находят ночлег в хижинах или у костров вдоль тропы. Только некоторые из них добрались до реки, где на косе, под шелестящими осинами и липами, Анг Ками и его помощники устроили кухню, откуда доносится запах жаркого. Цыплятам уже свернули шеи. Мы пьем чай, и в чашке остаются песок из реки Арун, песок с тибетских плоскогорий и искорки слюды из раздробленных пород Макалу.

Несмотря на дневные тяготы, на раздражение и взволнованные голоса носильщиков и шерпов, несмотря на мелкие стычки между альпинистами, мы осознаем потрясающий факт: мы спим под деревьями на берегу реки, над которой завтра займется утренняя заря и осветит восточные склоны Макалу и Эвереста.

В этот день начались наши мучения с носильщиками; они станут неотъемлемой частью жизни экспедиции до той минуты, когда последний носильщик получит свои деньги, а снаряжение, оставшееся после битвы за Макалу, будет погружено на машины.

Всеобщая забастовка разразилась утром следующего дня.

Раздраженные вчерашним долгим и трудным походом, усталостью и промочившим их до костей дождем, носильщики собрались на берегу реки, белом от песка и намытых валунов. Жители окрестностей Дхарана носят полотняную одежду, которая не защищает от непогоды. Лишь некоторые, среди них семьи молчаливых широколицых людей с северных границ, которых мы называли «индейцами», не участвуют в забастовке. Они закутаны в теплые шерстяные накидки. Волосы их кое-как заплетены в косы, и они ищут друг у друга вшей. «Индейцы» пойдут с экспедицией до высокогорных районов, потому что где-то там у них дом.

Забастовщики стоят плотной толпой, за ними шумит быстрая река, светит солнце. Они требуют повышения платы, дополнительно по две рупии на покупку риса, который здесь дороже, требуют, чтобы сегодняшний переход был как можно более коротким и они смогли отдохнуть. Иначе они бросят ящики с экспедиционными грузами и уйдут домой.

Сопровождающий нас государственный чиновник, поручик королевской непальской армии Базра Гурунг, напяливает на голову пеструю непальскую шапку, готовясь произнести пламенную речь о мужественном народе, который не боится дождя, пути и тяжкой ноши, которого не остановят ни жажда, ни жара, ни голод, ни холод. Носильщики стоят, слушая лестные и горячие слова. Носильцики уступают, и мы тоже: повышаем дневную плату до одиннадцати, до двенадцати рупий, соглашаемся на все условия забастовщиков. Что нам остается? Мы не можем без них обойтись. А они?