Восхождение Зенты

Месяц жена Угорацкого не пила, не ела, — отдавала долги. Шла — на ветру качалась. И ни одного парня в окружающем пространстве, кроме тех, кого знала давно. Такая же беднота, как и она. Думала уже — обманула цыганка. Как вдруг на вечере, посвященном октябрьской революции, встретила его. Сразу поняла — он. Стоит — молодой, а уже важный, не очень-то подойдешь. А у жены Угорацкого от голода и волнения уже никаких сил. Из последних сама подошла, подползла, доковыляла, пригласила на танец. А как стали танцевать, так вся к нему и прижалась, так на нем и повисла. “Худая… Доска два соска…” — грустно подумал Угорацкий, но на сегодняшний вечер выбора не было, решил, что доступная, считай даром, а дареному коню в зубы не глядят, пошел провожать. А там, конечно, и лапать. Но жена Угорацкого хорошо помнила, что надо делать. Заманила к себе в комнату, а там от ворот поворот — мигом выставила его за дверь. Подмела то место, где он стоял — и под кровать.

Через неделю стук в дверь — стоит Угорацкий. Молодой, а уже важный. Туфельки блестят, брючки в стрелочку, запах одеколона “Жасмин”. Ну не парень, а бубочка какая-то. Ягодка какая-то. Конфетка. А комната девками набита — молодыми, прыщавыми, алчными. А на улицах мокрый снег… Куда идти? Некуда идти. Окинул хозяйским глазом, купил два пирожка с рисовой кашей — пусть поправляется, и повел на лекцию по политэкономии. А уж как она в эту политэкономию вцепилась, как вгрызлась в эту политэко-но-мию… — это надо было видеть. Может, за это он ее поначалу и полюбил.

Весь год летели из-под кровати жены Угорацкого хлопья пыли, вызывая у всего общежития аллергический насморк.

Через год они поженились.

Жена Угорацкого еще долго сидела на кровати, все думала, все перебирала свою жизнь. И сны ей потом снились все страшные, все тревожные. Утром, перед работой, отложив все дела, она поехала к своей Хале.

Уже давно Зента просыпалась на рассвете в состоянии тревоги. Еще в темноте она надевала халат, тапочки и подходила к окну. На ее глазах медленно, как на проявляющейся пленке, появлялся Город. Но в ее чувствах не было ни романтизма, ни сентиментальности. Зента была недовольна собой. Она не понимала, что происходит. Все были ей рады, все ей улыбались, мяли ее маленькую, сухую ручку и легонько, деликатно похлопывали по боку… Ее предложения, мероприятия и проекты были согласованы, подписаны, оформлены и отправлены по приемным, канцеляриям и адресам. Но потом все это пропадало, гибло навеки, уходило в зыбучий песок. Ни одно дело ей не удалось довести не только до конца, но и до середины.

— Я бездарна, — с ужасом думала Зента. — Господи, я бездарна!

Г-н Шульц несколько раз уже требовал отчет о ее деятельности. Ей не в чем было отчитываться.

После очередного разговора с крупным чиновником Ф-о, выражавшим самые глубокие и искренние чувства по поводу их встречи, улыбавшимся ей теплыми желтыми глазами, в которых ее отражение тонуло, как в зыбучем песке, и повторявшим одно: “Подождите… Да, надо ждать, надо ждать…”, Зента уже готова была вытащить из своего запасного лексикона слово “задница”, но вовремя сдержалась. На обратном пути она остановила шофера и пошла пешком, быстрым шагом, по-мужски сунув руки в карманы пальто. Ни она, ни даже чиновник Ф-о не знали, что надо было просто спуститься двумя этажами ниже и там, в конце коридора, в заваленной бумагами канцелярии, на столе, слева, ближайшем к окну, лежала именно та бумага, ради которой и хлопотала Зента. Но там царила не она и даже не чиновник Ф-о. Велика была тайная власть жены Угорацкого. Впрочем, чиновник Ф-о мог о чем-то догадываться, но это уже было его личное дело.

Зента бродила до темноты с чувством человека, которому некуда и незачем идти. Потом она зашла в “Гастроном” и, решительно протиснувшись в однополой мужской толчее, купила бутылку водки. На бутылке взмахивала крыльями белоснежная птица, своей красотой и утонченностью как бы оправдывая ее поступок. Окна “Благой вести” были мертвы, темны и мрачны, а вахтер — меланхоличный отставник-майор, показалось ей, посмотрел на нее с укором. Но в том состоянии безвыходного отчаяния, в котором находилась Зента, ей было как-то все равно. Она поднялась к себе, закрыла дверь на ключ и откупорила бутылку. Пахло отвратительно. “От здешнего надо лечиться здешним”, — сказала сама себе Зента и сделала глоток. И тут же поперхнулась, закашлялась, а из ее глаз бурно потекли слезы. “От здешнего надо лечиться здешним”, — повторила Зента упрямо, когда первый шок и ужас прошли, и глотнула еще. Кошмар и ужас, ужас и кошмар опять повторились. Третий глоток пошел легче. Но на этом она пока решила остановиться.

В голову Зенты, до того омраченную страданием, вошла ясная, хрустальная тишина. И стало скорее весело. Она достала свою записную книжку, взяла телефон… Набрала номер Васи У., симпатичного, бородатого художника, с которым недавно познакомилась на выставке.

— Але? Здравствуйте… Это Зента.