Воскресение Сына Божьего

В–пятых, хотя в иудаизме идея воскресения использовалась, по меньшей мере, уже у Иезекииля (глава 37), в качестве метафоры, чтобы передать значение события ожидаемого возвращения из плена, такое метафорическое употребление совершенно чуждо ранним христианам. Оно заменено метафорическим употреблением понятия воскресения, а точнее сочетания понятий «умирание» и «восстание», для обозначения совсем других, хотя и не менее конкретных вещей, таких как крещение, святость телесной жизни и христианское свидетельство.

Данная глава, как и предыдущая вместе с предшествующей частью о Павле, ставит перед историком большой вопрос. Как объяснить внезапный подъем живого и многогранного движения, выросшего среди многообразия направлений иудаизма и вторгшегося в чрезвычайно пестрый мир языческих представлений, в рамках которого изо всех сил утверждается одно узкое направление веры — веры в то, что происходит с людьми после смерти, где оно становится базовым для некоторых других аспектов движения, но, несмотря на это, оно значительно, но последовательно видоизменяется в определенном направлении, что видно на примере большого количества текстов[1488]?

У первых христиан, конечно, был на это ответ. Они не говорили, что видели «знаки небесного присутствия Христа»[1489]. Они говорили, что Иисус из Назарета был воздвигнут из мертвых и что это событие было необходимым и достаточным условием для того, чтобы им стать «движением воскресения» и даже «движением видоизмененного воскресения». Но прежде чем мы перейдем к рассмотрению этого вопроса, нам предстоит исследовать тексты за пределами Нового Завета. Что произошло с этой изначальной верой в течение II века?

Глава одиннадцатая. Новое средоточие надежды (3): Неканонические раннехристианские тексты

1. Введение

Достойный удивления подъем ранней Церкви и ее развитие во втором столетии ее существования — это необъятная и пестрая история, так что тут невозможно ее хотя бы и кратко охарактеризовать. Другие потрудились, и я вошел в труд их[1490]. Как можно ожидать, учитывая ее истоки и окружение, Церковь развивала свою способность говорить о самых разных предметах, включая жизнь после смерти. Иногда этот дискурс в точности отражал большую часть Нового Завета, иногда нет. Воскресение Иисуса, что неудивительно, продолжало оставаться центральной темой в проповеди Церкви, его смысл исследовали с различных точек зрения. И в какой–то момент двух первых веков «язык воскресения» стали употреблять и в совершенно ином, метафорическом смысле: для обозначения «духовного» опыта gnosis или чего–то подобного. Вопрос о том, когда и почему это произошло и что стали обозначать эти слова, мы будем рассматривать ниже.

Но основные вопросы, которые мы все время будем обсуждать, останутся теми же самыми, что мы задавали, рассматривая Новый Завет. Каково тут представление о будущей надежде за гранью смерти? Когда используется язык воскресения, что он означает? Подразумевается ли здесь промежуточное состояние? Что можно сказать о взаимосвязи и разрыве между настоящим телом и будущим? Как воскресение там, где о нем заходит речь, вписывается в более широкую картину? Каково метафорическое употребление «языка воскресения»? И последний, но, конечно, центральный для данной книги момент: представление о воскресении Иисуса и его соотношение с другими вопросами.

Мы движемся по достаточно стандартной схеме: сначала «мужи апостольские» (с одним–двумя текстами иной категории, которые удобнее рассмотреть вместе с ними), потом апологеты, потом (но кратко, иначе понадобилось бы писать отдельную монографию) четыре великих писателя конца второго и начала третьего века: Тертуллиан, Ириней, Ипполит и Ориген. Всех их можно датировать с большой точностью. После краткого знакомства с древним сирийским христианством мы обратимся к рукописям Наг–Хаммади, которые говорят о «воскресении» в несколько ином смысле[1491]. Писания двух последних категорий датировать гораздо труднее.

2. Мужи апостольские

(i) Первое послание Климента

Послание, ныне известное как Первое послание Климента, обычно считают аутентичным, написанным самим Климентом, который был епископом Рима в середине 90–х годов I века. Таким образом, этот текст по времени очень близок к Новому Завету, возможно, он создан даже раньше, чем некоторые канонические книги. Поэтому нас не слишком удивит, что Климент формулирует доктрину воскресения, не слишком отдаляясь от Нового Завета[1492].