Воскрешение Лазаря

И только третьим Геннадий разглядел старика. Когда его голова показалась над полом, тот извлек из футляра очки и надел их. Близко наклонился к Геннадию. Пленника буравили увеличенные линзами налитые кровью глаза. Этот взгляд отзывался у Геннадия болью во лбу, а его ноздри обжигало кислое дыхание деда Матвея. Было противно и страшно. Да и сам дед был страшный, потому что вовсе не старый. Черные треугольники бровей, рыжие висячие усы, белая седая щетина на небритом лице. И на фоне этой богатой разноцветной растительности — абсолютно лысый череп, обтянутый смуглой кожей. Очень необычное, злое лицо. И такой знакомый, не сулящий ничего хорошего рогачевский прищур.

Дед Матвей долго молча смотрел на Геннадия. Сквозь него. Внутрь него. Будто пытался взглядом проникнуть в какую-то тайну.

— Через три дня, — прошептали, наконец, его губы.

«Что через три дня?» — хотел спросить Геннадий, но вопрос застрял у него в горле. Он боялся ответа.

— Через три дня, — повторил старик. — 14 августа исполнится 68 лет, как твой дед убил моего отца. Я в глаза умирающего бати смотрел вот как в твои сейчас. Видел, как из них жизнь уходила. Чувствовал, как ладонь его стынет. Тебе не понять, каково с этим жить. Я все эти 68 лет перед Господом каюсь, что не попытался убить твоего деда тогда, хоть и был пацаном. Лучше бы он и меня пристрелил. Для тебя точно это было бы лучше. Кровь отца моего и на тебе теперь…

У Геннадия застучало в висках. Его сознание судорожно стало цепляться за призрачную надежду: еще можно что-то придумать, отыскать спасительные аргументы. Это же дико, нелепо — погибать за то, что случилось Бог знает когда, за то, в чем не виноват… Но он вдруг отчетливо ощутил ужас всей ситуации: бесполезно убеждать, умолять человека, который 68 лет мучился жаждой мести, и который уже затратил столько усилий, чтобы привезти его, ни в чем не повинного, из Петербурга в этот погреб… Старик, наверное, просто повредился в рассудке. Бессмысленно взывать к разуму сумасшедшего.

Этот ужас вмиг остудил и, как ни странно, успокоил Геннадия.

— Что дальше? — спросил он деда Матвея и опустил голову, чтобы больше не видеть его сумасшедших глаз.

— Скоро узнаешь, — ответил старик.

У Геннадия не было сил продолжать разговор. Не дожидаясь новых приказов и новых вопросов, он соскользнул вниз по лестнице — назад, в холод погреба. Его никто не остановил, не окрикнул сверху…

Геннадий накрылся тулупом. Но и сквозь тулуп чувствовал, как ему сверлят взглядами спину… Наконец, дверь погреба снова захлопнулась, утопив его в темноте. Оставшись один, он испытал мимолетное облегчение. Ему вдруг вспомнился сон, привидевшийся после поездки в Лугу. Что ж, теперь и вторая часть того ночного кошмара сбывается. А смысл сна полностью разъяснился: он не должен был лезть в эту историю. Дед посылал ему ясный сигнал с того света, а он — такой глупец — этот сигнал не расшифровал. И вот теперь через три дня — конец всему. Но у Геннадия почему-то не было страха. Только — бессилие, слабость, усталость. Он будто, перестав барахтаться и растратив все силы, медленно погружался в черную гущу трясины…

Вдруг на дне этого омута что-то блеснуло. Геннадию явилась светлая мысль: если дедушка приходил к нему во сне и хотел предостеречь, значит, он никуда не исчез, хоть и умер. Он был рядом тогда. Пытался помочь. Может, он и сейчас рядом? Может, опять попытается? «Дедушка, дай мне силы!» — снова взмолился Геннадий. Потом подумал немного и переформулировал просьбу: «Дедушка, дай мне знак!» Ему хотелось немедленно получить подтверждение своим догадкам. Геннадий прислушался. Ни в погребе, ни наверху не раздавалось ни звука. Знака не было.