— Я тебя спас потому, что ты другой, — сказал Ереванский. — Ты не из стада. Боксер, рэкетир, а в старшины не пошел. За наших ребят голодающих заступился — главкозла убрал, хотя никто тебя об этом и не просил. Когда все клея нажрались, драться в отряде не давал. Бунтовать с остальными не стал. Непредсказуемо поступаешь. Не как все. По-своему. По справедливости. Мы такие же. Тоже по ней живем, а не по закону. Потому что она и есть главный закон над людьми. А все эти кодексы, уставы и конституции чертями писаны. Сильные и умные придумали их для того, чтобы жить за счет слабых и глупых. Лишь попирая законы чертей, можно человеком остаться.
Сказав это, Жора замолчал и ушел в себя. Но потом вспомнил про Рогачева и продолжил философствовать:
— Против правильных человеков и черти бессильны. Почему власть ничего с нами, ворами, поделать не может? Потому что правда на нашей стороне, а у них, чертей, — только кнут. И они это знают, падлы.
Потом Жора вдруг встал и собрался уходить.
— Чует мое сердце, не будет меня скоро на зоне, — произнес он, внимательно глядя на Рогачева. — Но ребята мои здесь останутся. Ты к ним прислонись. И они тоже пусть рассчитывают на тебя, если что. Хорошо?
Серега кивнул.
…Сразу пятеро из двенадцати «отрицал», приходивших в третий отряд, добровольно «закрылись» в ШИЗО, требуя, чтобы их перевели в другую зону. Еще трое сознались в неизвестных преступлениях и их отправили в следственный изолятор. А остальные загнали себе под ребра иголки и были срочно вывезены в тюремную больницу. Так что Рогачеву, когда он через пять дней вернулся в отряд, оказалось и мстить некому.
В отряде произошли изменения. Учитель Курбатов перестал быть членом семьи «казаков». После того, что с ним сделали, он стал изгоем. По зоновским понятиям, Серега теперь даже не мог пожать ему руку. В этом случае он сам перешел бы в позорный разряд «обиженных», все равно, как если бы поцеловал член Фиме Бергу. При встрече с Курбатовым его рука дернулась машинально навстречу учителю, но Рогачев вовремя ее остановил. Это не укрылось от взгляда Курбатова. В нем была видна обреченность. Они несколько секунд просто стояли и смотрели друг на друга.
— Как ты? — задал Рогачев дурацкий вопрос.
— Хуже некуда.
— Прости, что не смог помочь тогда. Тебя больше никто здесь не тронет, — произнес Серега, отводя взгляд.
— Это теперь без разницы. Ты ничего мне не должен, казак, — ответил учитель. — Только не забывай всего того, о чем мы здесь много раз говорили.
— Не забуду, — пообещал Рогачев.