Воскресшее племя

Но «бедность смела и готова на риск», по чукотскому присловью. Бедняки и сироты без оглядки записывались на поездку в Ленинград.

Кроме того, постоянно попадались добровольцы и самовольцы, которые пускались в дорогу, помимо всяких записей и контрольных проверок, и так добирались до Москвы и далее, до места назначения.

Один юкагир из Нижней Колымы ехал до Ленинграда более двух лет через местности, еще не очищенные окончательно от белых банд. На реке Индигирке в Абийском улусе он попал в плен к белогвардейцам и даже был продан в рабство одному из местных старшин. Потом он бежал от него и в конце концов добрался до Якутска.

Однако, при всем разнообразии своего происхождения, всех этих юношей объединяла непреклонная жажда учения. Им было все равно, чему учиться: счету и письму, политграмоте, физкультуре, советскому праву, медицине, кооперативному строительству. Они брались за все, не довольствовались длинными учебными часами, организовывали общества и кружки, даже кружок красноречия.

Они словно отстали на десять тысяч лет и теперь хотели догнать и наверстать потерянное в какие-нибудь два-три года: молчали сто веков и теперь стали говорить, говорили три года и не могли умолкнуть.

Глава двадцатая

Кендык сел на кровать и ноги спустил на землю. Над входом, под самым потолком дребезжала железная штука, круглая такая, вроде опрокинутой чашки. Круглая штука дрожала, напрягаясь от резкого звона. От звона было больно ушам и даже рябило в глазах.

«Какая злая», — подумал Кендык. И сразу отвернулся и посмотрел налево и направо.

Комната была огромная, но как-то похожая на тот же вагон, в котором Кендык приехал с востока. Только этот вагон был огромный, в десять, в двадцать раз больше, чем тот. Повсюду стояли кровати, налево и направо, у кроватей — табуретки, на кроватях — товарищи Кендыка. Они одевались, оправляли постели и деятельно готовились к наступающему дню. Кендык сидел по-прежнему голый, опустив ноги на пол.

— Что сидишь, одевайся! — ткнул его в голый живот Чурка, гиляцкий мальчишка, ближайший сосед. — Слышишь звонок: динь, дилинь, дилинь, дилинь, — передразнил он звенящую чашку.

Кендык думал об одном: как бы сбегать на улицу. Но земля была там, внизу, а здесь, за стеклом, торчала вершина большого дерева. С такой высоты не спрыгнешь. Бежать по всем этим огромным запутанным загонам, по кривым коридорам и проходам. Как бежать? Кендык не знает дороги. Он даже не знает, где выход. В тундре дорогу он знает, а здесь вот не знает. Он ощущал со стыдом, с унижением свою телесную потребность.

— Мне надо, — сказал он соседу и дополнил жестом.

— Ладно, идем.

Чурка вскочил на ноги, поправил штаны и двинулся к двери. Кендык тоже вскочил и бросился за ним. Все захохотали. Двое соседей — Кешка-коряк и Пирерка-ненец — схватили его без всякой церемонии. Но он двинул локтями, и они отлетели долой.

— У, голопузый!

Путугир-эвенк бросил ему в лицо штаны и рубаху:

— Ну, на, одевайся!

Кендык проворно оделся и быстро побежал по коридору. Но Чурка опередил его. Он уже стоял в другой большой комнате. Из всех стен лилась вода, в середине и снизу вливалась в большие железные котлы и стекала по желобу вниз. Чурка стоял над котлом и старательно мылся мылом, скреб ногтями голову и тер ладонями шею.

Так мылся в Родымске начальник Лукошкин, но и то не каждый день, а разве по праздникам.

Кендык подошел к другому котлу и, подражая движениям Чурки, пустил воду и стал мыться мылом, но он не умел вовремя закрыть глаз, едкое мыло залезло под веки, защипало, закололо. Он замотал головой и фыркнул, как тюлень.

— Теперь зубы, — сказал ему Чурка.

Кендык послушно набрал порошку на белую щетку, набрал старательно, едва не целый воз, сунул щетку в рот глубоко, до самого горла и тоже не очень удачно. Порошок задушил его, он поперхнулся, закашлялся и выплюнул белое месиво.

— У-у, балда! Еще раз, вот так.

Стоя перед Кендыком, Чурка с таким же старательным ожесточением тер порошком свои собственные зубы. Порошок был белый, щетка белая, и зубы тоже ослепительно-белые.

Кендык стал делать то же самое. Стоя друг против друга, они чистили зубы, утирали глаза полотенцем. Чурка служил для Кендыка как бы живым плакатом или отражением в зеркале.

Впрочем, на стене висел настоящий плакат, там были нарисованы мальчишки и девчонки, которые делали то же, что Чурка с Кендыком. Под плакатом была преогромная надпись: «Мойте шею и уши».

— Теперь штаны! — Чурка платяной щеткой стал чистить свои порыжелые брюки. — Теперь сапоги. — Сапожною щеткой Чурка начистил свои ветхие ботинки, тоже весьма порыжелые.

Кендык послушно и старательно следовал примеру товарища. Правда, с непривычки он натер гуталином штаны, потом стал стирать гуталин, запачкался весь, и ему опять пришлось мыться бегущей водой.

Так совершилось посвящение Кендыка в тайны культуры.

Колокольчик звенел без умолку.

— В класс, в класс! — кричали в коридоре. Мальчишки бежали с тетрадями, с книгами. Колонка малышей проходила коридором, маршируя по правилам военной физкультуры:

— Раз, раз, левой, левой!