Воскресший гарнизон

— У вас и воинское звание есть?

— Есть. По-нашему, это чин. — В этот раз Лодочник немного поколебался, но, поняв, что для Отшельника, бывшего солдата, его чин может иметь какое-то моральное значение, отрекомендовался: — Честь имею: майор Армии Крайовой Кароль Чеславский. Офицер той армии, что подчиняется правительству в изгнании, армии польских патриотов[26].

— Ваши польские дела меня мало интересуют, — хрипловато пробасил Отшельник. — Но если ты действительно военный, это важно. На войне, прежде всего, следует доверять военным. Этому я уже научен.

— Если так... если ты действительно так относишься к армии и чину, — явно заволновался поляк. — У тебя самого какой армейский чин?

— Красноармеец. Рядовой, то есть.

— Советские звания я знаю, — улыбнулся Лодочник. — И сам тоже служил, правда, в польской армии.

— Но я уже говорил, что не поляк.

— А каково мне, в чьих жилах течет и германская кровь? Не по зову крови мы теперь с тобой служим, Отшельник, а по зову совести и чести.

— Кстати, как твоя настоящая фамилия? Я обязан знать.

— Гордаш. Красноармеец Орест Гордаш.

— Отныне считай себя лейтенантом Армии Крайовой, Гордаш. Нет, неправильно выразился: «считай». Отныне, с этого дня, ты — лейтенант Армии Крайовой.

— Лейтенант?! — не удержавшись, Отшельник произнес это слишком громко, чтобы не заставить майора испуганно оглянуться. К счастью, штурмманн сидел, привалившись спиной к опоре крыльца, и откровенно дремал.

— Ты ведь из Подолии, а это тоже польская, как считают польские историки, земля. Впрочем, об истории и историках полемизировать не будем, не время. Однако замечу, что у нас в армии служит немало украинцев. Причем служит верно, по-солдатски. Учился где-нибудь?

— В духовной семинарии.

— Матерь Божья! Так ты еще и верующий, истинный христианин! Тогда тем более произвожу тебя в офицерский чин.

— Но меня — в офицеры?! — Гордаш мог ожидать какого угодно завершения встречи с этим приземистым, коренастым человеком, только не такого.

— А почему ты считаешь, что не достоин этого?

— Да странно как-то.

— Тогда вспомни того, первого офицера, с которым тебя свела армейская служба. Он что, был образованнее и достойнее тебя?

Однако Гордаш вспомнил не того, первого, кто принялся командовать им, а коменданта дота «Беркут», лейтенанта Андрея Громова. Но это был по-настоящему боевой офицер. Такого Орест никому не позволил бы унизить.

— ... Ну, таким офицером я действительно хотел бы стать, — молвил он, упустив из вида, что майор Чеславский не знает, о ком идет речь. Чей образ вырисовывается сейчас в его памяти.

— Не волнуйся, лейтенант Гордаш. Мне дано такое право: присваивать чины людям, которые действуют в зоне моего полка. Как и представлять к наградам. Не было случая, чтобы командование Армии Крайовой не утвердило чин кого-либо из моих подчиненных. Так что, в случае успеха, тебя ждет европейская слава, лейтенант Гордаш.

20

Поляк хотел молвить еще что-то но, оглянувшись, умолк и склонил голову, делая вид, что очень занят поведением поплавка. Отшельник тоже оглянулся и увидел, что из-за угла охотничьего домика появляется барон фон Штубер. За ним, как всегда, в ипостаси верного телохранителя и адъютанта, следовал Вечный Фельдфебель Зебольд.

— Позже ты поймешь, — едва слышно проговорил Лодочник, — как это важно, что в этом подземелье ты не сам по себе, что за тобой кто-то стоит, что о тебе знают не только там, наверху, но и за рубежом. Так что держись, Отшельник!

— И ты, Лодочник, тоже... не сдавайся.

— Германцы приближаются, поднимись. И барона этого не дразни. Он хоть и с большой придурью, но есть в нем что-то человеческое, есть. Как ни странно, такое случается даже у эсэсовцев. Хотя и крайне редко.

— Штурмманн не слишком притеснял свободу вашей творческой фантазии, мастер? — с черствой любезностью поинтересовался штурмбанфюрер.

— Не слишком. Но часовым был очень бдительным.

Штубер не обратил внимания на то, как смутился СС-ефрейтор, поняв, что Отшельник явно подтрунивает над ним.

— Грех унижать мастера, штурмманн Зйгерт, — назидательно произнес он. — Непростительный грех. Тем более — иконописца.

— Не посмел бы делать этого, — клятвенно заверил штурмманн. — Тем более что он любовался озером с таким благоговением, словно сидел на берегу библейского Йордана.

— Ему так велено свыше, — еще назидательнее молвил Шту-бер, приближаясь вместе с охранником к Оресту.

— Свыше велено только церковным иерархам, — осмелился возразить ефрейтор СС.

— Побойтесь кары небесной, Зйгерт! Все эти иерархи вскоре будут отмаливать свои грехи, преклоняясь перёд иконами кисти этого творца «Распятий». И да будет вам ведомо, что познать то, что видел мастер иконописи, сидя на берегу озерца, проникнуться той красотой, какую внутренним взором созерцал он, — нам не дано. Я прав, Отшельник?

— Как всегда, господин барон, — сдержанно ответил Орест, неохотно расставаясь с теплым телом валуна.