Восьмое Небо (СИ)

Прошлое неохотно отпускало ее, как панцирь лепадоморфа[169] неохотно отпускает днище корабля, к которому удалось приклеиться. Иногда оно наносило удар так неожиданно, что Ринриетта, сама того не замечая, попадала в затруднительное положение. Так, она провела битых полчаса, требуя в текстильной лавке гордень[170]

вместо гардин и, к смущению хозяина, не сразу осознала свою ошибку. Пытаясь приучиться пить популярный на острове кофе, она трижды попадала впросак, спрашивая у официанта коффердам[171]. Но сильнее всего она покраснела, когда осознала, что пытается заказать у швеи шерстяную мантыль[172]

, имея в виду мантилью.

Чтоб окончательно обрубить старые связи, тянувшие ее в прошлое, Ринриетта завела много новых знакомств, преимущественно среди жителей Пайкперча. Она уже заметила, что отношения между жителями Ройал-Оука хоть ничем формально и не регламентированы, однако подчиняются особенным внутренним законам, не последнюю роль в которых играет высота обитания. Подошва острова находилась на уровне двенадцати тысяч футов, флаги на башнях королевского замка, стоящего на самой вершине, трепетали еще на три тысячи футов выше. Но эти три тысячи футов были разделены невидимыми границами на великое множество эшелонов, невидимых слоев, которые никогда не смешивались друг с другом, независимо от того, куда дул ветер.

Каждый лишний фут был не просто сухой цифрой, обозначающей высоту, а своего рода социальным бакеном, свидетельствующим о положении в обществе. Обитатель дома, расположенного на высоте в четырнадцать тысяч футов, мог общаться с тем, кто живет на тысячу футов ниже, но никогда бы не сел с ним за один стол. Живущий на высоте в четырнадцать с половиной на них обоих поглядывал свысока – и не только в буквальном смысле.

Улица Пайкперч располагалась на высоте в четырнадцать тысяч футов с небольшим – уровень фабрикантов, банкиров средней руки, университетских преподавателей и судовладельцев. В скором времени Ринриетта свела знакомство со своими новыми соседями, среди которых оказались нотариус, отставной секретарь Адмиралтейства, ресторатор, успешный художник-каэлецист и даже один флотский коммодор[173]. Все они изъявили горячую благодарность Розе Ветров за возможность познакомиться с мисс Уайлдбриз, королевским барристером, но ни одно из этих знакомств не показалось Ринриетте интересным.

Нотариус, разменявший пятый десяток лет, в попытке выглядеть моложаво беспрерывно острил, пересыпая свою речь студенческими словечками, которые шли ему не лучше, чем карасю – монокль. Отставной адмиралтейский секретарь оказался застенчивым молчаливым джентльменом, склонным к нервному тику, один его вид нагонял на Ринриетту изжогу. Ресторатор готов был посвящать часы рассуждениям о том, почему каледонийская кухня на тысячу футов выше формандской и готландской вместе взятых. Что же до флотского коммодора, тот был служакой до мозга костей и, в придачу, обладателем столь грандиозных усов, что Ринриетта при виде него всякий раз вздрагивала.

Определенные надежды она возлагала на художника-целумиста. Это был вежливый молодой человек с мягкими манерами и горящими, как у всех художников, глазами. Вот уж кто точно знает небо во всех его цветах и настроениях, подумалось ей. Однако, стоило ей побывать в его мастерской, все очарование прошло, точно сдутое борой. Небо на полотнах целумиста не было похоже на то небо, которое знала Ринриетта. Талантливо выписанное масляной краской, оно выглядело или неестественно умиротворенным или гротескно бурным. Контуры высококучевых облаков походили на перистые, а слоисто-дождевые принимали ту форму, которую они никогда не принимают в природе. Как выяснилось, целумист никогда в жизни не покидал родного острова, и бури и метель он рисовал, повинуясь наитию, в порыве посланного Розой вдохновения.

Он никогда не видел парящих в небе крошечных ледяных кристаллов, которые оседают на верхней палубе переливающимися узорами. Не видел, как сталкиваются в вышине кучевые громады облаков, огромные, словно утесы. Не видел мягкого свечения лунной радуги на закате и гало в северных широтах. Из мастерской Ринриетта выходила, ощущая глубокое разочарование. Этому человеку нечего было рассказать ей о небе.

Ройал-Оук раскрывался перед ней постепенно, слой за слоем, словно и сам был огромным облаком. Ринриетта училась узнавать его во всех обличьях, даже самых неожиданных. Постепенно она привыкла к едкому выбросу фабричных труб, который оседал на остров с рассветом. К порту, похожему на сложнейший, с тысячью шарниров и подшипников, станок, где постоянно что-то двигалось, шипело и скрежетало. К роющимся в помойках ершам, которых время от времени разгоняли дрессированные щуки в медных ошейниках. К невозмутимым королевским гвардейцам, марширующим слаженно и гулко, точно строй механических големов.