Восьмой ангел

— Типа того. Вот они и сидят в своих скалах, ждут, когда обратно заберут. Ты живого догона когда-нибудь видел? С ними же поговорить не о чем! Дикие люди! О цивилизации — никакого понятия! В барабаны бьют, духов вызывают, в масках прыгают. Ты раньше в Бандиагаре был? Нет? Тогда сам увидишь. Одни голые скалы. Разве нормальный современный малиец там жить может?

Увековечившие себя британцы вернулись в автобус, и компания, наконец-то, все же тронулась в Мопти.

Микроавтобус не успел еще вырулить за пределы Сегу, как за окнами резко потемнело, словно внезапно закончился день, сильный язык ветра слизнул с дороги пыльную чешую, и хлынул дождь. Мощный, тяжелый, плотный. Пришлось тут же задраить окна, чтобы не вымокнуть насквозь, в автобусе тут же запахло влажной пылью и острой кожей от купленных в Сегу шляп.

Сквозь серые потоки воды окрестности проглядывали плохо, саванна стала почти неразличимой, а оттого еще более скучной. Барт прикрыл глаза и задремал. Вернее, ему казалось, что задремал. На самом же деле, глубоко и крепко заснул. Потому что, когда водитель вдруг радостно саданул его в бок и громко возвестил: «Мопти, приехали!» — оказалось, что и глаза не хотят открываться, и неудобно скрюченная рука предметно затекла.

Макс открыл глаза и прямо перед собой увидел роскошное серо-голубое полотно Нигера, украшенное празднично белыми двухэтажными прогулочными пирогами и разноцветными каноэ.

— Африканская Венеция! — гордо возвестил Жозе. — Переведи им! — кивнул он в сторону глазеющих по сторонам восхищенных англичан.

Дождь, видимо, только что кончился, по узким улочкам прямо в Нигер неслись потоки воды, чернокожие «гондольеры» белозубо улыбались с острых носов своих лодок, зазывно маша руками. Умытое солнце радостно дробилось тысячами радуг в кронах деревьев, ручейках и лужах, немыслимо сияло в огромном зеркале Нигера, бликовало в окнах близлежащих домов.

— Венеция? — обрадованно переспросили англичане. — Очень похоже!

* * *

За два дня в Москве Рощин успел очень многое. Практически все, что наметил. Один день предметно провел в университетской библиотеке, тщательно изучая карты тектонических разломов и настойчиво продираясь через буреломы геологических, геофизических, географических и почвоведческих терминов. На второе утро встретился с давними приятелями, вдоволь назадавался вопросов, на которые не нашел ответа в научных трудах. По всему выходило, что план, созревший в его голове, был не просто хорошим — гениальным! И если все же удастся уговорить Славину, то все должно получиться. Собственно, почему «должно»? К черту сомнения! У него все выйдет именно так, как задумал. И никак иначе.

Смущало одно: данные, которыми великодушно снабдили его московские приятели, были не очень свежими. То есть последним измерениям стукнуло уже лет десять. Конец прошлого века. Параметры же более новые, как выяснилось, имелись только у узких специалистов, которые над ними работали. Увы, знакомцев Рощина среди них не нашлось. Влад не был геофизиком, но вполне осознанно догадывался, что последние мировые катаклизмы, типа цунами и землетрясений, могли совершенно конкретно повлиять на строение планеты.

— Саня, — пытал Рощин своего давнего университетского приятеля-гляциолога, — ну неужели, если ты скажешь, что эти данные тебе нужны для того, чтобы сопоставить изменения в положении земной коры относительно движения льдов, тебе откажут?

— Попробую, — неуверенно ответил тот, — но обещать ничего не буду. Есть один человечек, но где он сейчас…

Вечером, когда Рощин, не дождавшись звонка, уже собирался спать, приятель объявился.

— Влад, давай руки в ноги и ко мне. Серега ждет.

Серега и был тем самым ученым-геологом.

— А зачем тебе это? — спросил он у Рощина, едва пожав руку. — Санька сказал, что ты с Кольского полуострова, у вас там, вроде, все спокойно.

— Да я одну свою теорию проверяю, — уклончиво объяснил Рощин. — Арктида меня интересует, слышал?

— А, ну как же, древний материк! Центр мироздания!

— Рощин там среды протоцивилизации откопал, — с гордостью доложил Саня.

— Да ну? — загорелся геолог. — Расскажи!

Часа через полтора, когда Рощин, прерываемый постоянными вопросами и не менее постоянными восторженными восклицаниями, изложил свою циркумполярную теорию зарождения человечества и щедро подкрепил фотографиями сейдов, геолог, почмокав от удовольствия языком, важно сказал:

— Спрашивай. Все, что знаю, скажу. Наш человек, — объясняюще повернулся он к гляциологу. — Фанат. А в современной науке без фанатизма нельзя. Ничего путного не добьешься.

— Вот ты мне скажи, — сразу приступил к делу Рощин. — Цунами в Южной Азии на Европу повлияло?

— Еще как! — воодушевился Сергей. — Немцы утверждают, что Европа приподнялась на целый сантиметр и аж на два сантиметра сдвинулась на север. После того, как тряхнуло в первый раз, земная кора в Западной Европе вибрировала целых десять минут!

— Да ты что! — изумился Рощин. — И никто из людей этого не заметил?