Воспевая бурю

Заехав в лесную чашу, где ветви деревьев, спле­таясь, не позволяли рассеянному звездному свету проникнуть сквозь них, Анья уже ничего не могла разглядеть, и ей пришлось положиться на инстинкт Ягодки. Стараясь не думать об опасностях пути, де­вушка не могла тем не менее подавить неожиданное дурное предчувствие. Это не было ни боязнью кро­мешного мрака, ни страхом перед лесными зверями. Она вобрала в себя слишком много любви своей ма­тери ко всему живому, чтобы страшиться этого. Скорее, Анья чувствовала некоторое беспокойство, словно бы за ней наблюдали глаза человека.

«Не будь дурочкой, какой считает тебя Ивейн, – молча одернула себя Анья. – Даже лесные разбойники должны спать по ночам, чтобы бодрствовать днем и не упустить добычу».

Желая поверить собственным утешениям, де­вушка попыталась заглушить опасения, заклю­чив себя в раковину спокойствия, как делала многие годы. А лошадь, лишенная человеческого воображения, тем временем трусила себе поти­хоньку, не задумываясь ни о глубоком сумраке ночи, ни о зверях, шныряющих в чаще, ни о не­добрых взглядах людей, притаившихся, быть может, в лесу.

Обгоревшее полено в потухающем костре трес­нуло и рассыпалось, искры фонтаном взлетели в ночное небо. Потянувшись, Ивейн повернул голову на треск и взметнувшуюся россыпь искр. Крохот­ные огоньки взвились, танцуя и переливаясь, и в то же мгновение погасли, превращаясь в холодный пепел и опускаясь на землю. На пустую землю!

Ивейн мгновенно вскочил, гибкий и грациоз­ный, как пума. Анья исчезла. Он должен был до­гадаться, что она сбежит! Более всего его трево­жило то, что, если они слишком долго будут на­едине, он может не удержаться и уступит ее невинному искушению. Поэтому он был с нею слишком суров. Разумеется, своей холодностью – ни капли нежности, которую она так привыкла от него видеть, – он все равно, что приказал ей уйти.

Схватив посох, Ивейн, понизив голос до мрач­ных, бездонных глубин, начал нараспев произно­сить слова заклинания. Подвластный мелодии мо­гучих триад, кристалл на рукояти загорелся ярким сиянием, и при этом таинственном свете Ивейн быстро зашагал по тропинке, пройденной ранее.

Сознавая ответственность за бегство Аньи, жрец чувствовал также, что он в ответе за любое несчастье, которое может постигнуть девушку по его вине. Он несомненно был прав, упрекая ее в безрассудстве, вот только сказать об этом нужно было совсем по-другому.

Внезапно устрашающее видение возникло перед его внутренним взором: он увидел Анью танцующей золотой искоркой, взлетевшей в чер­ное небо, ослепительным всполохом мелькнув­шую во тьме его жизни, чтобы осыпаться хлад­ным пеплом, упасть в руки хищников в челове­ческом облике, в чьи расставленные капканы он сам подтолкнул ее. От этих мрачных мыслей Ивейн зашагал еще быстрее.

По счастью, Ягодка трусила так медленно, что ему удалось настигнуть всадницу. Призвав на помощь все самообладание друида, он стал дышать ровно и размеренно, подавляя желание упрекнуть ее. – Итак, ты надумала покинуть меня? Ласковый и насмешливый укор Ивейна, словно бальзамом, омыл опечаленную душу Аньи. Опасаясь, что этот голос – плод ее вооб­ражения, Анья все-таки остановила лошадь, но не осмеливалась оглянуться.

Быстро и широко шагая, Ивейн подошел к де­вушке. Прислонив посох к ветке могучего дерева, из тех, что росли по сторонам тропинки, он протя­нул руки, помогая маленькой наезднице спешиться. Уютно, как ребенок, притулившись к его мо­гучей груди, Анья чувствовала, что готова одо­леть теперь любого врага. Сердце ее отчаянно колотилось. Она прижалась к возлюбленному, не желая задумываться над тем, благодаря какому капризу судьбы он оказался здесь.

Ощутив ее нежное, стройное тело, такое мяг­кое и податливое, в своих руках, Ивейн понял, что его худшие опасения сбываются. Ни один его мускул не дрогнул, но оковы благоразумия, сдер­жанности и чести казались тонкими, словно цепи, сплетенные из травинок. Синий огонь его глаз лас­кал тонкое личико невинной чаровницы, с этой дымкой в зеленых очах и нежнейшими лепестками губ, чей сладостный вкус он не мог бы забыть ни­когда. Эти губы теперь были полуоткрыты, обращенные в молчаливой мольбе к его устам. Лицо Ивейна напряглось, стало жестким; он боролся с неистовой жаждой опять ощутить вкус ее губ.

Воспоминания об их первом поцелуе нахлы­нули на Анью – жгучие, опьяняющие… Ладонь ее лежала у Ивейна на груди, и девушка остро, до боли, ощущала его твердые мускулы и глухое биение сердца; она смотрела, не отрываясь, на губы возлюбленного, скользя по ним взглядом, обжигающим, как поцелуй.