Воспитание к свободе

Например, что ставит второй класс? Может быть, басню, легенду, маленькое стихотворение, превращенное в спектакль? Класс говорит хором, а один ребенок или несколько детей надевают особые небольшие шапочки — фокус-покус — и спектакль начинается. Иногда в костюмы переодеваются все, и полученное от этого впечатление ни с чем не сравнимо. Наиболее примечательное и существенное происходит чуть позже, в классе четвертом-пятом. Но как и раньше, особое внимание уделяется репертуару. Когда разыгрываешь пьесу с десяти-одиннадцатилетними детьми, то нужны не миленькие стишки, а «настоящий» театр, в котором были бы и индивидуальные роли, и поставленные диалоги. Но таких произведений недостаточно, а те, которые есть, нередко невероятно банальны и не выдерживают никакой критики.

Совершенно очевидно, что дети десяти и одиннадцати лет, даже тринадцати и четырнадцати, лишь в отдельных, исключительных случаях способны справиться с исполнением индивидуальных ролей. Им приходится выслушивать массу наставлений, что они «должны говорить естественно», что «в жизни так не говорят». В результате дети довольно быстро теряют всякое желание участвовать в театральных постановках. Отсюда учитель нередко делает неправильный вывод, что театральная игра — это нечто такое, чем можно заниматься только с малышами или с особо заинтересованными или одаренными детьми старшего возраста. Когда дети одиннадцати лет — за исключением тех, кто наделен, как считается обычно, «театральным даром», перестают получать удовольствие от игры, исполнив свои роли в каком-нибудь спектакле типа «Робби и Фиффи и спрятанное сокровище», то это вовсе не означает, что театр не годится для их возраста. Это просто-напросто свидетельствует о том, что они отказываются от угощения, которое несъедобно.

Дети нуждаются в «молоке для души». Грудной младенец не сумеет переварить взрослую пищу, точно так же, как школьник до пубертатного периода не может получить пищу для души из сырого зерна. Ему трудно усвоить прозаический диалог как элемент художественного стиля, тогда как ритмическая речь уже сама по себе является «молоком для души».

Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть, как это выглядит в действительности. Войдем в один из пятых классов:

«Стыдитесь, о, дети Аргоса, о, вы, молодые!

Вам доверял я, надеясь, что мужество ваше спасет корабли!

Когда же уходите вы от опасной борьбы не на жизнь, а на смерть,

Значит, настал день, когда сила троянцев нас одолеет!»

Вот стоит светло осиянный Гектор, а там — быстроногий Ахилл. А те, которые взобрались на башню из стульев, водруженных на стол — это, должно быть, сам Зевс-громовержец и лилейнорукая Гера. Да, это так! И мы с вами находимся в Илиаде.

Глаза горят, щеки пылают. Никто не смущается, никто не испытывает робости, так как движения и голоса не должны быть максимально «достоверными». Ритм подхватывает слова, так что только гром гремит в комнате. Выглядит это совершенно восхитительно, когда Агамемнон просто делает шаг вперед, взмахивая деревянным мечом, и враги, как кегли, катятся в стороны. Можно также посмотреть, как четвероклассники разыгрывают повесть о скандинавских богах. Уже бесчисленные великаны и хримтурсы пали на сценах вальдорфских школ от ударов Мьелльнира — молота, принадлежащего Тору. Хор, который произносит реплики, принадлежит то одному, то другому персонажу, может превращаться в любую декорацию, в любое архитектурное сооружение, которое нужно представить по ходу спектакля, это может быть стена, лес, дом, улица. Тот, кто в данный момент не занят в действии, снова уходит в хор. Может возникнуть искушение использовать натуралистические эффекты, однако вскоре обнаружится, что это противоречит требованиям, выдвигаемым таким театром.

Наоборот, совершенно естественными выглядят неожиданные комические вмешательства в игру. Так, шестой класс репетировал однажды спектакль о короле Артуре и волшебнике Мерлине (спектакль ставился на английском языке). Дети как раз дошли до того драматического момента, когда меч, положенный на наковальню, раскрывает свое предназначение. Вдруг учителю пришло в голову, что на сцене были бы вполне уместны лошади. Ребята были глубоко оскорблены, когда он предложил им вывести на сцену детских лошадок, задрапированных материей. Им было ясно, что герои могли бы сами, раскачиваясь на ногах, изображать, как они скачут по сцене и совершают свои подвиги. Впоследствии оказалось, что такие стилизованные лошади, показанные намеком, и были единственно правильным решением.