Воспитание

Напротив кровати две этажерки с остатками уже прочитанных книг: «Гедеон-Заправила», «Сказки Дядюшки Бобра», иллюстрированные книжечки Беатрис Поттер, «Кролик Питер»; новые книги: «Сказки» Перро, «Сказки» Андерсена, Жюль Верн; «Зеленая библиотека»: Джек Лондон («Белый клык», «Зов джунглей»), Диккенс («Дэвид Копперфильд», «Оливер Твист»), Гектор Мало («Без семьи»)[128], «Пиноккио», Лафонтен, «Отверженные», «Сказки просто так» того же Киплинга, графиня де Сегюр («Приключения Сонички», «Генерал Дуракин»)[129], Наполеон, «История Жана Бара[130], корсара Людовика XIV», «Золотая легенда моих крестников», «Ги де Фонгаллан»

[131], «Маленький лорд Фаунтлерой»[132], «Том Плэйфэйр»[133], «Песнь о Роланде», «Роман о Лисе»[134]

, «Дитя» Валлеса[135]. Позднее я уже читаю «Рассказы из древнегреческой мифологии и драматургии» и «Рассказы из японской драматургии», изданные «Фернан Натан», где встречаю «Историю Аматэрасу», японской богини Солнца, - и на следующий день смотрю на Солнце, дотоле бесполое, как на женщину, - отчего оно лишь сильнее меня согревает.

Разумный возраст, семь лет - для меня возраст света, световых лучей, лучей световых следов: солнечные лучи, лунный свет, пробивающийся между ставнями, - промежутки, в которых со мной говорит Христос, - радуги, отражения, отблески бензина на асфальте, свечи, плошки, светляки, воск и абсолютный свет святого причастия и красной лампадки в дарохранительнице на алтаре либо сбоку. Во время частной репетиции причащения, весенним вечером, на белой заре, я подхожу к алтарным ступеням, а все остальные обступают священника, каноника Катона, и тот поворачивает голову к дальней части церкви, я бегу к алтарю и тяну руку, запястье и кисть к лучу красного света, исходящему из дарохранительницы. Открытая, освещенная дарохранительница смешивается для меня со святая святых, ведь тогда я уже читаю в маленькой иллюстрированной Библии, что в Иерусалимском храме хранится оригинал десяти заповедей, начертанных десницей самого Господа. Но здесь тело Его распятого Сына, и это светится Его кровь.

Два-три года назад, держа мать за руку, я вижу, как над головой священника помощники возносят монстранцию[136], и одновременно слышу колокольчики, которыми звенят дети на хорах, тогда мне кажется, словно эту музыку испускают золотистые лучи монстранции, задевая, скребя о какую-то райскую материю, наподобие тех, что мы видим на картинах, и когда мать говорит мне, что Христос явится в облатке, которую священник еще поднимет над собой, я всматриваюсь в темную глубину хоров, дабы узреть, как Он приходит, покачиваясь, будто на волнах.

Глубь хоров нашей церкви, боковые часовни, дверь в ризницу представляются мне тайными приделами, потусторонним миром с облачением, живописью, слоями живописи, сосудами, предметами, секретными сборищами, перемещениями или хождениями, божественными либо дьявольскими левитациями, дьяволом в темноте, с одной стороны темным, а с другой Богом, святыми в озаряющемся мраке.

В те времена алтарь находится в глубине хоров, и священник служит спиной - золотистой, фиолетовой, красной, зеленой или траурной - к верующим.

Каждый четверг после полудня я хожу в дом священника, где кюре и викарий преподают нам катехизис. Большой дом, высокий и черный, на узком участке улицы, ведущей к Верхней Луаре, почти напротив богадельни, с несколькими комнатами, убогими и пустыми: иногда, поднимаясь по лестнице, я вижу в открытую дверь квартиры мрачный интерьер, в котором живет священник; на столе из белого дерева, застеленном клеенкой, початый круглый хлеб, а рядом тарелка масла, усеянная мухами, и литр вина. На стене большая картина, вероятно, портрет прежнего каноника.

На уроке приятнее и вольнее, чем в школе, но мальчики и девочки все еще разделены: мы приходим с лугов и полей с дикими цветами, васильками, маками, дроком, лютиками... которые кладем на стол, отчего в зале светлее и хорошо пахнет, - над нами летают насекомые, выползающие из цветов и ветвей, - а учиться веселее.

Пустынные акриды св. Иоанна Крестителя, - за которого мы принимаем Нане, главного местечкового пьяницу, - ветви, хворост, - проход осла, везущего бочонки вина по темной улице внизу и вновь начинающего реветь, выходя на солнце, - а вот и Христос, въезжающий в Иерусалим - Бург-Аржанталь,- на ослице, взятой напрокат в Сен-Совёре, по верхнелуарской дороге.