Воспитанник Шао. Том 4. Праведный Дух Абсолюта

Мао медленно перевёл дыхание. Взор его был далеко устремлён в историческое прошлое и будущее. Его, на время просветлённые мозги, мыслили исторически мощно и далеко.

— Не обижайся. В некоторых местах ты грамотно срабатываешь, как в данном случае с американским полковником Динстоном. Но это общий случай работы в политике. Общий. Но, везде, в профессионализме, имеются особые тонкости. Это чутьё. Личное. И это должно быть внутренним твоим состоянием. Захочешь — сумеешь. Нет — не лезь. Не твоё это дело. Оставайся кухаркой. Иначе, тебя сомнут: это в лучшем случае. А так, голова шумно слетит под бурное рукоплескание тобою, горячо любимого, народа, как заказанный качан готовой капусты с общественного огорода. И ты становишься никто по жизни, в истории, в быту. Много ли люди помнят тех, кто погиб за них на войне? Поинтересуйся, как-нибудь, у народа, у журналистов. Это всё слова, слова и пропаганда. А жизнь, обстоятельства, обстановка требует чёткости и жёсткости. Пойми: Хуа Гофэн не подарок, но он прагматичен: Дэн тоже прагматичен. Ты до них не дотягиваешь. Но сегодня, сейчас, уже нельзя так стрелять, уничтожать людей, как в недавнем прошлом. Тогда, после войны, можно было тянуть любой беспредел для укрепления своей личной власти. Но, сейчас иное время. Ты видишь, я притих. Чувствую, слышу брожение не только в народе, но в провинциях, их лидерах, в партии. А это, извини: одно слово не так и ты никто. Размажут, как дерьмо по земле. Если ты хочешь оказаться на этом уровне, твоё дело. Но, учись. Всё время учись. У тебя не плохие советники, я их уважаю, но вы не растёте, перестали удивлять. Вы даже к моему цитатнику ничего не прибавили. Чем Америка хороша: они ругаются, полемизируют, скандалят. Смотришь со стороны; дурачество, лохачество, но она, Америка, движется вперёд. Всё время движется. Америке всего-то, каких-то жалких двести лет. А нам и Европе, четыре— пять тысяч лет. А мы где? В жопе. Кто в пятнадцатых, шестнадцатых веках в Америку плыл? Каторжники, да беглецы от европейских революций. И что построили? Первую державу мира. У них и негры поумнели: афроамериканцами себя звать стали. Уровень. Уважают себя. В чём дело? В свободе мысли и предпринимательства. Нельзя народ постоянно давить и законами запугивать. Давить надо чиновника — вот он и обуза, и чемодан без ручки, но и без него никуда.

— Ой, послушай свои, самим собой, озвученные доклады, хотя бы за последние пять лет. Там было всё, с точностью до наоборот.

— Правильно. Все верно. Когда против меня поднялась партийная оппозиция, что было делать? Только поднять малолеток. Дать им право бить, громить старые кадры. И я с этим справился. Лю Шаоци был ликвидирован и как политик, и как земное существо. Я сделал Линь Бяо и министром службы госбезопасности, и министром обороны, но чем ответил? Презренный. Возомнил себя равным мне. Где он? Сейчас Дэн решил за меня и за страну решать — пусть в деревне очухается.

— Так чего ж ты его не ликвидируешь?

— Не время.

— Он в южной провинции. Кто его проследит, если он не чаяно заболеет или погибнет?

— В том то и дело, что проследят. Он слишком известная фигура. Авторитетная. Он участвовал и в большом Северном походе, и в ликвидации Гоминьдана, и много где ещё. Конечно, если он нечаянно умрёт: что тут скажешь? Ему семьдесят два. Чжоу умер в семьдесят пять. Но, всё должно выглядеть естественно; как в жизни, в быту. Подумай.

Мадам Мао, глядя на себя в зеркало, с ехидцой проговорила.

— Значит, ты не против, милый.

— Я не против истории. Ты следи, видишь, я в постоянной схватке со жрецами Кремля за мировое лидерство в коммунистическом движении. Пусть мы все в крови по горло, но я выгоднее смотрюсь по сравнению с Лениным, Троцким, Сталиным.

— А с Брежневым? — не удержалась Цзян.

— Это не лидер, это обычный кухонный повар. Он такого же болтуна сместил, как и он сам: Хрущёва. Хрущёв думал, что он, как и Сталин, непотопляем. А вот что вышло — бытовое забвение. Нести чушь его работа. Брежнев, также, слишком разговорчив. В Советах правят поколения жрецов Византии со времён падения Константинополя. Брежнев не тянет на роль преданного сатрапа. Это временная фигура.

— Но, Чехословакию он задавил.

— Не он. Политбюро. Вот определи, кто из них может быть из касты жрецов?

— О, здесь каждого можно признать жрецом.

— А если откинуть тех, кто выведен из состава. Кто со времён Сталина в политбюро.

Мадам на секунду задумалась.

— Знаешь, а может и не обязательно быть в политбюро, достаточно в ЦК быть. И главное, в идеологическом отделе.

— Верно мыслишь. Теперь подумай, кто такой Громыко? Не слишком ли он долго в министрах. Иностранных дел. В несменяемых министрах. Суслов: несменяемый. Все остальные для отвода глаз. А сколько у тебя твоих людей из идеологического отдела?

— Но это, в основном, твои ставленники.

— В основном, но ты имеешь и своих людей.

— Двух или трёх.

— Ты даже не помнишь точно своих людей.

— Не больше четырёх.

— Своих надо точно знать.

— Если бы всё в жизни было постоянно?