Воспитанник Шао. Том 4. Праведный Дух Абсолюта

Бывший всеми уважаемый, мудрый премьер крупнейшей страны с трудом выпрямился. Поясница ныла, как ошпаренная кипятком. Всё же, семьдесят два года. С непривычки не просто тяжело, но на грани возможности здоровья. Легкие и глаза забивались пылью, ладони наращивались болезненными мозолями, мысли обыденным тупизмом существующего дня.

Дэн тяжело осмотрелся: кругом неспешно работали все те, кого недавно с ним пригнали на трудовое, партийное перевоспитание. Их было немало. Хотя, где как. Две тысячи в поле. Для Китая это не цифра. Но, в последние дни Дэн заметил, что почему-то, вокруг него немного живей идёт работа. Как-то меньше стало рядом этой проклятой, пыльной соломы. А какие-то худощавые, молчаливые ребята с цирковой ловкостью и лёгкостью, обречённой живостью, эти тяжёлые снопы ладно скидывали в кучи и потом куда-то скоро увозили на край обширного поля. Странно. Интересно. Чтобы это значило? Вечером все нескончаемой, узкой колонной, гуськом, шли в одноэтажные, длинные казармы-общаги. Там было всё обыденно и также скучно, по бытовому неинтересно. Но сегодня ужин был странно и подозрительно вкуснее. Не отравлен ли этот сладковатый рис смертельно опасной бледной поганкой? Общение с обслуживающим персоналом стало вежливее и теплее. Исчезла чиновничья показная холодность и жёсткое конвойное неприятие. Быт стал терпимее. Дэн даже подумал, что видно великому Председателю стало много хуже. Гораздо хуже. Газеты не давали нужной информации. Книг не было, кроме цитатников. Новостей из Центра никто не знал. После скромного ужина и переклички, присланные на перевоспитание, которых нельзя было звать ссыльными или заключёнными, сидели вдоль стен и скучающе ждали отбоя. Несколько молодых неприкаянных фраерков шумно играли в кости. И так каждый день. Сегодня, хоть без криков, эксцессов, избиений. Сколько таких, убитых временем и тяжёлыми мыслями, сволочных дней впереди; которые хочется забыть и не помнить. Дни, обидно выкинутые из твоей подходящей к закономерному концу жизни. Ходьба по кругу с ярмом на шее. Рабство. Зачем цепляться за эту выкинутую жизнь? Зачем? Не лучше ли добровольно уйти в вечную нирвану небытия? Не был ты и нет тебя. Какая разница?

Дэн сидел, опёршись о стену и тихо дремал. Сейчас ему ничего не хотелось и не желалось. Живые краски прошлого незаметно растворились в глубоком и далёком сознании; и только неподвижная серость сегодняшней мысли пучком соломы сидела в нём, как непреходящее состояние замершего бытия. Нирвана заключённого — это мёртвая, неподвижная обречённость и вечное напряжение в ожидании чего-то коварного, чего-то неизвестного. Каждый зэк скажет, в тюрьме на зоне; слух, зрение, обоняние, обострены до звериного предела. Каждый становится настороженным хищником, готовым вцепиться в горло любому, кто посягнёт на него. Плюс: наложенная обида — и человек уже готов беспричинно крушить всё подряд. Дайте повод. Любой. Косой взгляд. Наглая улыбочка. Слово, вызывающее раздражение. Походка. На зоне раздражает всё. От утреннего надоевшего гимна до рядом, подло зыркающего узкими глазками, коридорного вертухая. Всё. И тюремщики это знают. Прекрасно знают. Знают, как можно прессовать заключённого. У них целые книги написаны на этот счёт. А Троцкий со Сталиным сумели довести античеловечность людских отношений до жесточайшего абсурда земного бытия. Жесточайшего. Подлость над правдой. Ложь над истиной. Сволочизм над порядочностью. Бессовестность над честью. Во всех сферах и взаимоотношениях — личностных и межличностных. А где же родина, чёрт побери. Родина убивает твою совесть и честь и доводит тебя до низшего существа. Да, и кто — эта родина? Чья она? Кому она служит?

Новый день. Также хмурый, невесёлый. Ничего не обещающий. Ни к чему не призывающий. Серые, унылые лица. Колона перевоспитывающихся, после переклички, легким бегом двигалась на поле. Опять солома, опять в кучки. И нести их надо на край огромного поля. Дэн плохо себя чувствовал. Жара, пыль, непосильная работа. Глаза застила земная пылевая туманность. Часто спотыкался. Голова закружилась. Заныла спина. Дэн присел на солому. Начало мутить.

— Чего засел, сука? Сачкуешь, падла? Вставай, образина!

Сильный удар ногой в поясницу опрокинул старика на землю. От жгучей, острой боли в позвоночнике Дэн отключился. Очнулся в казарме на соломе. Глаза медленно приоткрылись. Серый потолок. Серый неподвижный силуэт справа от него. Память возвращала прошлое. Рядом с ним сидел Рус. Экс-премьер вспомнил его по Пекину. Тот русский, который обеспечил его неприкосновенность в столице. Волшебник. Дэн успокоился. Пробовал подняться, но боль в пояснице не проходила. Он закрыл глаза.

— Что произошло? — еле слышно спросил он.

— Тщательно подготовленное и подло спровоцированное нападение хунвейбинов на вас, уважаемый Дэн. Мы уверены, что это исходит только от заказа коварной Цзян, но хотим узнать, кто именно их прислал. Скоро они скажут. Коу Кусин заставит их сказать правду.

— Она хочет меня убить.

— Да. И быстро.

— Спасибо Рус. Но, зачем это ей?