Воспламенение

Даже при ее опыте требуется очень много времени, чтобы очистить раны и решить, какие мази подходят, чтобы излечить так мелко искромсанную кожу. После того, как кровь смыта, я могу видеть, каждый порез в месте, куда приземлялся кнут, и каждый из них отзывается болью в порезе на моем лице. Я умножаю свою собственную боль в сорок раз и изо всех сил надеюсь, что Гейл так и останется без сознания хотя бы на время. Конечно, я прошу слишком многого. Когда мама накладывает последнюю повязку, стон слетает с его губ. Хейзелл гладит его по голове и шепчет что-то успокаивающее, в то время как моя мама и Прим продолжают работать со своими скудными запасами обезболивающих, которые обычно продаются только врачам. Их трудно достать, они дорогие и всегда пользующиеся спросом. Мама хранит их для самой худшей боли. Но что означает «худшая боль»? Для меня это любая боль. Если бы я была ответственной, то все запасы обезболивающих ушли бы за день, потому что я не умею смотреть, как страдают. Мама же старается сохранить их для тех, кто находится практически при смерти.

Когда Гейл приходит в сознание, они дают ему травяную смесь, которую вливают через рот.

— Этого недостаточно, — говорю я. Они удивленно смотрят на меня. — Этого недостаточно. Я знаю, что он чувствует. Этого едва хватит, чтобы устранить головную боль.

— Мы смешаем его с сиропом для сна, Китнисс, и он сможет уснуть. Травы больше для воспаления… — начинает мама спокойно.

— Просто дайте ему лекарство! — кричу я ей. — Дайте! Кто вы такие, чтобы решать, сколько боли он может выдержать!

Гейл начинает шевелиться из-за моего голоса, пытаясь дотянуться до меня. От движения на его бинтах появляются свежие пятна крови, и он издает звук мучения.

— Выведите ее, — говорит мама. Хеймитч и Пит буквально вытаскивают меня из комнаты, в то время как я выкрикиваю в ее сторону ругательства. Они придавливают меня к кровати одной из дополнительных спален, пока я не прекращаю бороться.

Пока я лежу там и плачу, я слышу, что Пит тихо говорит Хеймитчу о президенте Сноу, о восстании в Восьмом.

— Она хочет, чтобы мы все бежали, — говорит он. И если у Хеймитча есть на этот счет другое мнение, он его не высказывает.

Через некоторое время входит мама и осматривает мое лицо. Затем она берет мою руку, поглаживая ее, пока Хеймитч рассказывает ей, что случилось с Гейлом.

— Значит, это снова началось? — говорит она. — Как раньше?

— Похоже на то, — отвечает Хеймитч. — Кто бы мог подумать, что мы будем жалеть, когда уйдет старый Крэй.

Крэя не любили, так или иначе. Не столько из-за униформы, которую он носил, сколько из-за его привычки затаскивать молодых голодающих женщин к себе в постель в обмен на деньги. Это сделало его объектом всеобщей ненависти в Дистрикте. В по-настоящему тяжелые времена самые голодные собирались по вечерам около его двери, зарабатывая деньги, чтобы накормить семьи, продавая свои тела. Если бы я была старше, когда мой отец умер, я, вероятно, была бы среди них. Вместо этого я научилась охотиться.

На самом деле я не знаю, что имеет в виду мама, говоря, что эти вещи происходят снова, и я слишком зла, чтобы спрашивать. Тем не менее, я думаю, что худшие времена действительно возвращаются. Поэтому когда раздается дверной звонок, я буквально выстреливаю из кровати. Кто это может быть в час ночи? Есть только один ответ. Миротворцы.

— Они не заберут его, — говорю я.

— Возможно ты следующая, — произносит Хеймитч.

— Или ты, — отвечаю я.

— Дом-то не мой, — возражает он. — Но дверь я открою.

— Нет, дверь открою я, — спокойно говорит мама.

Тем не менее, вниз в гостиную мы идем все вместе под настойчивую трель звонка. Когда мама открывает дверь, там стоит не целая команда Миротворцев, а одна единственная, запорошенная снегом фигура. Мадж. Она протягивает мне маленькую картонную коробочку.

— Возьми это для твоего друга, — говорит она. Я снимаю крышку с коробки, внутри полдюжины пузырьков с прозрачной жидкостью. — Они моей матери. Она сказала, что я могу взять их. Воспользуйся ими, пожалуйста.

Она убегает в метель раньше, чем мы успеваем остановить ее.

— Сумасшедшая девчонка, — бормочет Хеймитч, когда мы идем за моей мамой на кухню.

Независимо оттого, что мама дала Гейлу, я была права — этого недостаточно. Его зубы стучат, а кожа блестит от пота. Мама заполняет шприц прозрачной жидкостью из одного из пузырьков, и вкалывает ее ему в руку. Почти мгновенно его лицо начинает расслабляться.

— Что это такое? — спрашивает Пит.

— Это из Капитолия. Называется морфлий, — поясняет мама.

— Я даже не знал, что Мадж знакома с Гейлом, — говорит Пит.

— Мы раньше продавали ей землянику, — сердито говорю я. Из-за чего я злюсь? Точно не из-за того, что она принесла лекарство.

— Должно быть, она ей очень нравилась, — говорит Хеймитч.

Это уязвляет меня. Он подразумевает, что между Мадж и Гейлом что-то есть. И мне это не нравится.

— Она моя подруга. — Все, что я говорю.