Воспоминания

С последним этапом из Ленинграда прибыли, например, осужденный за “ленинградский авангардизм” секретарь одного из ленинградских райкомов Шманцарь (он долго колебался, прежде чем назвать свою фамилию, настолько неприлично знаменитой казалась она ему самому), инженер Войнилович, чьи разговоры с тещей подслушали с помощью телефона (этот способ был тогда новинкой), юный студент — юрист с сильно аристократическими предками по материнской линии, брезгливо косившийся на лагерную баланду, — Васильев, кандидат наук Альшиц, имевший заграничную родную тетю…

Как потом выяснилось, в Ерцеве было немало узников, в прошлом служивших в “органах”. Более того, Ерцево, оказывается, было для них спецлагерем. Этим, отчасти, объяснялось и относительное “благополучие” Ерцевского лагпункта: не только веселая надпись на заборе, но и новенький клуб в центре зоны, где показывали итальянские неореалистические фильмы, и волейбольная площадка, где оперуполномоченный “запросто” играл с заключенными, и солнечные часы, выложенные заботливо и затейливо на газоне.

Комендантский отдельный лагерный пункт (ОЛП) был лагерным “агитпунктом”. На других подкомандировках было хуже, но многие интеллигенты оседали в “столице” лагеря “П” (он же — лесозаготовительное предприятие “П”, он же — Каргопольлаг) и ухитрялись устроиться на должности так называемых придурков, то есть учетчиков, счетоводов, заведующих каптерками, медбратьев и т. д. и т. п., а также техников и квалифицированных рабочих на лесозаводе, электростанции, в ремонтно — механических мастерских (РММ).

В день моего прибытия вечером к забору карантина подошли когда-то учившиеся со мной в ИФЛИ и раньше меня попавшие сюда Гриша Померанц и Изя Фильштинский. Они принесли мне на подпись несколько вариантов заявления: “Я такой-то, по специальности токарь (слесарь, строительный чертежник — на каждый вариант отдельная бумага). Прошу использовать меня по специальности в РММ”. С этими бумажками они попытались протолкнуть меня в ремонтно — механические мастерские, где были сносные условия работы, но из этого ничего не вышло. Сами они были уже устроены: Померанц — нормировщиком подсобных мастерских (у него, правда, было только пять лет сроку, и это облегчало его устройство сюда), Фильштинский — учетчиком по бирже готовой продукции лесозавода (попал на эту должность после долгих мытарств).

Наутро начался мой трудовой день в лагере на общих работах: я бросал вместе с Альшицем большие доски, приходившие по конвейеру одна за другой. Во время коротких перекуров я жадно расспрашивал его о том, что делается на воле (он был арестован гораздо позже меня, я ведь очень долго сидел под следствием в тюрьмах), но отвечал он очень неохотно, боясь сказать что-либо лишнее. Может быть, именно эта осторожность впоследствии обеспечила ему расположение некоей официальной дамы, начавшей собирать материал для наших “вторых сроков”. Живо откликнулся он только на упоминание о поэте Алтайском, освобожденном из лагеря за поэму о Сталине. А уже через несколько дней Альшиц показал мне наброски политической поэмы, где в весьма отрицательном свете представали “Дядя Сэм” и “Тетя Самка”. Позднее он передал начальству якобы найденную им в свое время в Публичной библиотеке, где он служил до ареста, десятую главу пушкинского “Евгения Онегина”… Обещал он также найти подлинник “Слова о полку Игореве” и вторую часть книги Ленина “Что такое "друзья народа" и как они воюют с социал — демократами?”, только бы его отпустили на свободу…

Десять часов подряд бросать толстые доски было нелегко, нелегко было и “переваливать брус” на лесозаводе и грузить машины. Чуть позже меня, однако, перевели на более легкую работу — временно я работал на так называемом бассейне, где надо было багром направлять бревна на конвейер лесозавода.

Моим начальником здесь был знаменитый в лагере Яшка Желтухин, который по совместительству работал золотарем и источал всегда соответствующий запах. А моим напарником, гнавшим бревна с другой стороны дощатого помоста, на котором мы стояли, был совсем почти мальчик— мечтательный Федя. Ему очень нравилась наша работа: стоя на помосте посреди заводского бассейна, он воображал себя капитаном на капитанском мостике, а быть таким капитаном Федя мечтал с грудного возраста. Сидел Федя за то, что в мальчишеской компании в шутку распределили между собой министерские портфели, а потешный премьер — министр (не Федя) был сыном бывшего эсера.

Так как я не сообразил и не сумел дать взятку Яшке или еще более высокому начальству, у меня скоро отняли блатную работенку на бассейне и списали в бригаду, которая занималась очисткой снега на лесозаводе. Очистка снега на первый взгляд кажется не столь тяжелой работой, но это не так из-за огромной, непомерной дневной нормы, которую никто не мог реально выполнить. Кроме того, членов этой бригады весной обычно отправляли на другие подкомандировки, на периферийные пункты, где было неизмеримо хуже и где “гуляли” воры и суки.