Воспоминания (1915–1917). Том 3

Взятие государем Верховного командования на себя было, как мне казалось и тогда, большой ошибкой, и потому лично меня это известие сильно огорчило и встревожило. Не было никакого сомнения, что этот шаг был сделан под влиянием императрицы[12], которая не выносила великого князя, популярность которого среди войск, несмотря даже на неудачи, росла с каждым днем. Она не понимала, что престиж Верховного главнокомандующего отзывается и на престиже государя, подымая его. Она же боялась обратного, а так как вокруг нее была целая клика лакеев в роде Воейкова[13], которая старалась потакать ей в ее недоброжелательных суждениях по адресу великого князя, доходивших чуть ли не до обвинения его в стремлении к свержению государя с престола, то, конечно, она напрягла все усилия, чтобы настоять на удалении великого князя. Она не понимала, что этим она не помогает государю, а роет ему яму, что когда внутри страны неспокойно, когда Совет Министров расшатан, когда брожение, недовольство проявляется то тут то там, то государю нельзя покидать столицу, а надо показываться больше народу, входить в общение с ним и своей простотой в обращении, своим обаянием, которое, несомненно, было, парализовать то неблагоприятное течение, которое распространялось среди масс, под влиянием неудач на фронте и подпольной работы революционных групп.

Когда я, через некоторое время, очутился на фронте и столкнулся с жизнью на передовых позициях, то не мог не констатировать с грустью, что верховное командование государем вносило и в боевое дело скорее больше вреда, чем пользы. Но об этом я буду говорить в свое время.

В это время, по некоторым данным, я узнал причину моего увольнения. Оказалось, что воспрещение Распутину[14] являться к государю произвело большую тревогу среди всех пользовавшихся милостями этого изувера и окружавших его. Были мобилизованы все силы для выхода из этого положения; что и как все это было осуществлено, я не знаю, но в конце июля месяца моя всеподданнейшая записка попала в руки императрицы. Об этом я узнал от флигель-адъютанта Саблина[15], пользовавшегося большим доверием императрицы, как исполнявший разные поручения императрицы и Вырубовой[16] к Распутину. Встретившись со мной, он спросил: «Вы ведь подавали государю записку о Распутине?» «Нет», – ответил я. «От меня Вы можете не скрывать, записка у меня, мне ее передала императрица, и вот я и хочу просить помочь мне в этом деле. Я прочел вашу записку и мне хочется открыть глаза ее величества на этого человека. Вам императрица не верит, а мне она безусловно поверит. Мне поручено расследовать достоверность всех фактов, изложенных в вашей записке, Вы можете оказать большую услугу, назвав мне тех свидетелей, которые бы могли мне все это подтвердить».

Я, по наивности, принял все это за чистую монету и сообщил ему имена всех тех, кому желательно, чтобы он обратился.

Оказалось, что расследование он повел совсем с другого конца и составил доклад, отрицавший представленные мною факты. Он допросил, правда, и Адрианова[17], бывшего градоначальника, но тот, будучи уволен по моей инициативе, успел уже за это время приблизиться к Распутину, очевидно, мечтая при нем всплыть опять и избегнуть угрожавшее ему предание суду за попустительство при московских беспорядках. Адрианов в угоду Распутину и показал, что сообщенное мною о происшествии у «Яра» ему неизвестно. Конечно, такое показание Адрианова явилось лучшим оружием против меня. Эту гнусность Адрианова я узнал из записки Белецкого[18], когда она появилась в печати[19].

Я убежден, что государь, увольняя меня, ни минуты не сомневался в моей правоте, и, будучи чуток, в душе своей верно оценивал произведенное расследование, но против императрицы, конечно, стоять не мог.

Увольнение князя Орлова и Дрентельна

Вскоре последовало увольнение двух ближайших лиц свиты, окружавшей государя: князя Орлова[20] – начальника Военно-походной канцелярии и его помощника Дрентельна[21]

, этих двух светлых безукоризненных личностей.

Оба они были обвинены императрицей в дружбе со мной, а Орлов еще в слишком большой близости к великому князю Николаю Николаевичу. Оба они получили другие назначения. С Орловым произошло таким образом: когда великий князь был назначен наместником на Кавказе, государь предложил ему взять с собой Орлова, сказав: «Ты так любишь Орлова, возьми его с собой на Кавказ».

Орлов и был назначен в распоряжение наместника, впоследствии же помощником его.

C Дрентельном государь расстался месяцем или двумя позже; видно было, чувствовалось, как трудно было государю решиться на это. Государь знал удивительное благородство его души и непоколебимую верность и преданность его, не лакейскую, а настоящую. Он привык к Дрентельну и был действительно привязан к нему, поэтому он и медлил его отпустить, избрав для него наиболее почетный выход, он был назначен командиром л. – гв. Преображенского полка.