Воспоминания

Я любила смотреть, как работает Елена Дмитриевна. Она обычно сидела на диване у небольшого столика, на нем в навсегда установленном порядке лежали карандаши, ручки, бумага, конверты, стояла ваза с цветами. Елена Дмитриевна — сама сосредоточенность, внимание, ни лишних слов, ни лишних жестов.

В период моей работы над письмами, я мало общалась с Еленой Дмитриевной. Приду раз в неделю, отдам письма, заберу новые и уйду. Изредка давала мне Елена Дмитриевна прорецензировать книгу, присланную автором. Обращалась она тогда ко мне сухо официально: „товарищ Воронская“. Постепенно писем стало меньше, и как-то случилось мне несколько раз подменить заболевших или уехавших товарищей, читавших газеты. А потом я перешла в постоянные „чтецы“.

Елена Дмитриевна перенесла операцию на глазах и видела очень плохо, читать она не могла. У каждого чтеца был свой день, один в неделю. „Мой день“ сначала был в пятницу, а потом в понедельник. Читали мы „Известия“ и „Правду“, причем Елена Дмитриевна отдавала предпочтение „Известиям“. Читали всю газету подряд (особенно „Известия“), только последние годы Елена Дмитриевна все чаще и чаще говорила:

— Что-то скучная статья, не будем ее читать.

Или просто объявляла:

— Я очень устала, на сегодня довольно. Давайте лучше поиграем в карты.

Читать газету надлежало быстро, „без выражения“, но, не дай бог, сделать не то ударение в слове, Елена Дмитриевна обязательно поправит, а иной раз и возмутится.

Первое время, помню, она часто говорила:

— А не могли бы вы читать побыстрее?

Я старалась читать быстрее, уже не имея возможности следить за смыслом. Меня всегда удивлял широкий круг интересов Елены Дмитриевны. В первую очередь ее интересовали, конечно, политические новости, зарубежные и отечественные, вопросы советского строительства, профсоюзные дела, искусство, особенно музыка, последние технические и научные достижения, за всем она следила с напряженным вниманием, нередко прерывала чтение возгласом:

— Как это интересно!

И не читали мы только о кино („Я его не могу смотреть, поэтому судить не в состоянии“), раздел спорта и стихи. Про стихи она как-то сказала:

— Что-то я их плохо понимаю, особенно современные!

Если кто-нибудь звонил во время чтения по телефону, Елена Дмитриевна, обычно разговаривала предельно кратко, а то просто объявляла:

— Я не могу сейчас с вами разговаривать. Я работаю: мне читают газету. Позвоните позднее.

К вопросам истории партии у нее было исключительное отношение: это было самое святое. Однажды я перепутала какой-то съезд партии, Елена Дмитриевна долго возмущалась:

— Ну, как это можно перепутать съезд партии! Просто не представляю, как вы могли!

Е.Я. Зорина-Волгина, работавшая с Еленой Дмитриевной в Петрограде, рассказывала. Она пришла к Стасовой с просьбой о чем-то похлопотать. Елена Дмитриевна пообещала ей, а пока рекомендовала читать историю партии. Зорина-Волгина ответила, что читать сейчас не может, она живет в малюсенькой комнате, вместе с семьей дочери, там повернуться негде.

— Ничего, ничего, — возразила Елена Дмитриевна, — читать историю партии можно в любой обстановке.

Кстати, Елена Дмитриевна очень сердилась, когда Ленинград называли Петроградом, она поправляла:

— Не Петроград, а Петербург. У нас была петербургская организация большевиков, а не петроградская.

Иногда Елена Дмитриевна была очень раздражительной, нервной и с ней было трудно. Не так встала, не так села, не так ответила, порой я уходила с тяжелым чувством. Нелегко было выносить эти мелочные придирки. Но иногда она была очень радушна, добросердечна, благожелательна. Придешь к ней, лежит она в спальне на кровати (в последние годы все чаще и чаще), горит на тумбочке лампа, накрытая шелковым платком, вся квартира погружена в темноту. Я читаю газеты, в такие минуты возникало какое-то большое понимание друг друга. Она часто прерывала чтение, чтобы рассказать о прошлом, вспомнить какой-нибудь эпизод.

Так рассказала она мне о том, что с детства любила музыку. Родители часто водили ее на концерты и, обычно, чтобы концерт был понятнее, проигрывали дома на рояле основные мотивы и арии. Музыку классическую Елена Дмитриевна очень любила и отлично знала. Ей легко давались языки, английский, например, она выучила за три месяца.

В 1892 г. в России был голод. Елена Дмитриевна устроила сбор средств среди знакомых, потом поехала в голодные районы Чувашии и там на собранные деньги открыла столовую для голодающих. Через несколько недель она уже знала чувашский язык, чем привела в изумление всю деревню.

Характер у Елены Дмитриевны был властный, резкий и трудный. Иногда эта властность и независимость оборачивались большим добром. Мне рассказывала Наташа Рыкова: после реабилитации ее матери по советской линии, Наташа стала хлопотать о посмертном восстановлении матери в партии. Наташа обратилась к подругам матери, старым коммунисткам и попросила написать их отзывы для Комиссии партконтроля. Подруги замялись:

— Надо посоветоваться, надо подумать…