Воспоминания дипломата

   Пурталес стал известен своим последним свиданием с Сазоновым, когда вручал ему ультиматум германского правительства с требованием отменить мобилизацию русской армии в течение 12 часов, заявив при этом, что иначе будет мобилизована германская армия. Добрый, но не очень далекий Пурталес был так растерян при выполнении выпавшего на него поручения, что оставил на столе у Сазонова обе заготовленные ноты, из которых одна была ультимативной, а другая была заготовлена на случай, если разговор с Сазоновым даст благоприятные результаты. Когда Сазонов ответил ему категорическим отказом, то Пурталес заплакал, предвидя роковые последствия этого свидания. Легкомысленному Сазонову пришлось его утешать. Об этом сообщает в своих мемуарах французский посол Палеолог. Но надо добавить, что Сазонов, выполнявший волю Парижа, счел возможным сообщить Николаю II о посещении Пурталеса лишь после его ухода. Весь образ действий Сазонова при этих обстоятельствах совпадает, впрочем, с его последним докладом Николаю II перед мобилизацией. Во время доклада присутствовал генерал Татищев, который должен был везти письмо Николая Вильгельму. Роль Татищева была безгласной, так как царь его сразу оборвал. На замечание Татищева: "Да, решить трудно", царь резко ответил: "Решать буду я". Невольно вспоминаются мемуары графа Витте, где видно, как самые важные вопросы разрешались Николаем II втроем, причем царь видел свои прерогативы самодержца в том, что мог скрывать свое решение от того или иного собеседника, т.е. вводить его в заблуждение, в особенности, конечно, в случае если он разговаривал с ними поочередно. Конечно, Татищев был еще предан Николаю II, но, будучи человеком недалеким, он никакой роли в событиях, предшествовавших войне, играть не мог, а был лишь своего рода курьером для передачи личных писем, которыми обменивались в эти критические дни Николай II и Вильгельм II.

   В последние месяцы своего пребывания в Берлине я сотрудничал в русской газете "Накануне", которая начала издаваться там весной 1922 г.

   В связи с конференцией в Генуе мне пришлось в первый раз - по просьбе редакции - выступить в качестве журналиста. Я посетил ряд известных германских политических деятелей - профессора Гетча, моего знакомого фон Рейнбабена - представителя народной партии, Коха - представителя центра, Брейтшейда - социал-демократа и еще нескольких лиц.

   Большинство моих бесед состоялось в здании рейхстага и прошло весьма гладко, так как мои "жертвы", отмечая успехи советской политики, тем самым отмечали удачу Германии в выправлении своего фронта в области внешней политики, главным образом ее выход из-под всепоглощающей опеки союзников после Версаля.

   Как я уже говорил, это было первый раз, когда я выступал в качестве журналиста. До сих пор мне приходилось в бытность управляющим бюро печати Министерства иностранных дел, лишь самому давать интервью.

   В связи с моей работой в газете "Накануне" не могу не отметить, что некоторые редакторы газеты были привлечены к работе нашей делегации на Генуэзской конференции в качестве консультантов по международно-правовым вопросам.

   После заключения Рапалльского договора Г.В. Чичерин задержался на некоторое время в Берлине, и я воспользовался этим, чтобы посетить его. Наше свидание произошло в гостинице "Эспланадэ", в которой тогда жил советский комиссар по иностранным делам. Видел я его впервые. Г.В. Чичерин произвел на меня очень сильное впечатление. Он встретил меня приветливо, и у нас тотчас завязался разговор о предполагаемом моем возвращении в Россию на работу в НКИД, к чему он отнесся предупредительно. Но я очень благодарен Г.В. Чичерину за то, что он сразу уточнил мое положение, сказав, что я не должен рассчитывать на занятие каких-либо ответственных мест вроде моего последнего поста по дипломатическому ведомству в дореволюционной России. Я с этим вполне согласился. Мое решение работать на Родине хотя бы на самых скромных постах не поколебалось. Я так и ответил Г.В. Чичерину и стал считать себя в известной степени перешедшим на советскую работу. Стремление работать для своей Родины было главной причиной моего выезда из Мадрида и являлось логическим завершением 25-летней дипломатической службы.

   Дня через два после свидания с Чичериным я получил от состоявшего при нем сотрудника первое задание - представить три работы, носившие характер своего рода дипломатического экзамена. Я должен был составить памятную записку с изложением своих взглядов на современную политику Советской России. Затем написать по-французски проект ноты, обусловленной предположением о захвате иностранным крейсером нашего торгового судна, и, наконец, составить по-английски проект речи для самого Чичерина, в случае если ему придется когда-либо быть с официальным визитом в Лондоне. Все три задания я неукоснительно выполнил, причем, как мне передавали, Г.В. Чичерин остался ими доволен, но не без улыбки заметил, что, по-видимому, я не учел лишь одного, что он не только не собирается в Лондон, но по всем признакам там и не будет при создавшихся условиях.