Воспоминания для будущего

Например: в настоящее время правительственное большинство составляет сорок процентов, остальные шестьдесят распределены между оппозиционными группами. Не знаю точно, каковы пропорции на данный момент, но мне представлялось бы правильным, если бы продукция национального театра на сорок процентов выражала позицию правительства, примерно на двадцать — коммунистов, еще на двадцать — центристов, а остальное — гошистов или крайне правых.

Национальные театры, целиком и полностью стоящие на позиции правительства, являются театрами тоталитарных государств. Национальные театры, придерживающиеся исключительно духа оппозиции, стали бы на путь узурпации.

В 1966 году гражданин Французской Республики читал на наших афишах:

«Атласная туфелька» Поля Клоделя

«Андромаха» Расина

«Надо пройти сквозь тучи» Бийеду

«О! Счастливые дни» Сэмюеля Беккета

«Севильский цирюльник» Бомарше

«Целыми днями на деревьях» Маргерит Дюра

«Ширмы» Жана Жене.

Что касается «Ширм», то это пьеса не политическая, а гуманистическая, анархистский крик и более всего — произведение поэтическое.

Сущность искусства заключается в том, что оно ведет спор — спор со смертью, спор с фарисеями всех мастей, спор с самим собой.

Искусство существует благодаря тому, что мы постоянно испытываем сомнение. Мы каждый вечер должны убивать себя, чтобы на следующее утро возродиться из пепла. Искусство или революционно, или его нет вообще.

Уровень культуры того или иного народа определяется мерой свободы, предоставляемой его правительством изящн ом . "кусствам, мерой его духа терпимости.

Признаю — и отсюда моя неприязнь к далеко идущим политическим планам, — что эту свободу слишком часто используют оппозиционные партии, на деле являющиеся не чем иным, как другими, параллельными правительствами, будущей властью. В этом случае все в равной мере подвергаются давлению, а уровень культуры снижается до посредственного.

Мы становились объектом жестоких нападок. Некоторые критики опускались до прямых доносов. Они попросту апеллировали к полиции. Это вызвало у меня определенные ассоциации:

Апокалипсический зверь! 

Отброс человечества! 

Он опасен своим безбожием 

И бесстыдством речей. 

Ни страха пред господом, ни почтения к людям. 

Он льет клевету буквально на все сословия, 

Без разбора! 

Это — позор для моральных устоев и для общественных нравов!

Мне приходили на память Пюи-Эрбо, обвинитель Рабле, и некоторые другие.

Не говоря уже о том, что претерпел Мольер в эпоху «Тартюфа».

С тех пор у меня родилось желание обратиться к Рабле.

1 января 1967 года, «облеченный мандатом», рано поутру я отправился в Елисейский дворец, чтобы высказать свои пожелания президенту Республики. После ритуальной речи почтенная Ассамблея направилась в буфет. Кто-то подошел ко мне и сказал:

— Господин президент желает говорить с вами.

Я подхожу к де Голлю, наполовину оробев, наполовину готовый к разговору.

— В последнее время вы заставили много говорить о себе, Барро.

— Другие говорили обо мне, господин президент Республики, — но я тут ни при чем.

— По-вашему, не без оснований?

— Я рад, что такой вопрос задаете именно вы, мой генерал. Б самом деле, я думаю, никому не понять это произведение лучше, нежели человеку, который боролся против людского страдания, за Сопротивление, против несправедливости и колониализма.

— В таком случае, дорогой мэтр, ступайте подкрепить свои силы.

Было ли это смертным приговором? Или личным приятием? Кто мог бы мне сказать? Больше я так никогда и не видел генерала де Голля.

На последнем представлении «Ширм» в зале присутствовал Андре Мальро. После спектакля он пришел ко мне в уборную подтвердить свое восхищение этой пьесой. Я еще раз поблагодарил его за смелую поддержку. Он ушел; больше мне не суждено было увидеть и его.

В то время — не люблю уточнять даты — в поведении правительства, похоже, намечалась некая эволюция. Булез рассорился с Мальро, Гаэтана Пикона и его сотрудников отстранили от исполняемых обязанностей... В конце концов они подали в отставку... Это выше моего понимания. Могу сказать одно — их больше не было, и я об этом сожалел. Предстояли перемены. Какие? Этого я не знал.

Старый Одеон должен был вернуться к своему изначальному призванию: быть театром молодежи, современным боевым театром. Поскольку Театр Наций больше не мог находиться в помещении театра Сары Бернар, под руководством А.-М. Жюльена и его помощников, я согласился взять эту миссию на себя.

Мы приглашали театры со всего мира: «Бунраку», труппы но, катакхали, театры ГДР и ФРГ, СССР, Польши (Гротовский). США (Метрополитен опера, Ливинг тиэтр Джулиана Бека), Италии (Стрелер), у нас впервые прошли спектакли студенческих коллективов, выступавших на международном фестивале в Нанси, руководимом Джеком Лангом, и др.