Воспоминания. Книга об отце

— Нет, — сказал В. И., — у меня план другой: я хочу издать Эсхила в трех книгах, и статьи — в отдельной книге, а не к каждой трагедии отдельно. Ведь у Зелинского Софокл тонет в его комментариях и статьях, хотя и то сказать, статьи-то и наиболее здесь ценны. При всем уважении к эрудиции и таланту Фаддея Францевича, нужно сознаться, что его перевод далеко не классический, на нем нельзя остановиться, как на окончательном. А между тем каждый классик должен быть переведен окончательно, канонизированно. Таковы, скажем, фоссовский перевод Гомера и шлегелевский — Шекспира. В России классическим переводом является ”Одиссея“ Жуковского. А ”Илиада“ Гнедича, хотя и не классический перевод, но занимает крепкое место, и только безвкусица нашего времени может отдать предпочтение переводу Минского. Я сам пробовал переводить ”Илиаду“, и у меня выходило довольно интересно, в особом древне — русском роде, и совершенно непохоже на перевод Гнедича» («Беседы», с. 311).

ЗИНОВЬЕВ, Александр Димитриевич (1854–1931) — брат Лидии Димитриевны. Его старшему сыну Александру, погибшему на русско — японской войне, посвящено стихотворение В. И. «Месть мечная» ( Cor ardens; II, 251 и прим. на с. 703).

ЗИНОВЬЕВ, Димитрий Васильевич (ум. 14/27 сентября 1904) — отец Л. Д. Зиновьевой — Аннибал.

ЗИНОВЬЕВА — АННИБАЛ, Лидия Димитриевна (1866–1907) — писательница символистского направления, вторая жена В. И. (по первому браку, Шварсалон; муж — Константин Семенович). Ее прозвище — Диотима. Ей посвящено множество стихов В. И. и сб.

Cor ardens.«17 января. /…/ О других своих произведениях судить не могу. Да и, вообще, могу ли я теперь судить? Я так далек от всего этого, словно я совершенно переменился, точно я умер. Во всяком случае, кого я ни читаю из современников, все не то. Только когда я читаю Зиновьеву — Аннибал, я вновь живу, снова плачу, как живой, снова у меня здоровое отношение к жизни» («Беседы», с. 306). «15 декабря. /…/ что Вы скажете, Вячеслав Иванович, о ее собственном творчестве, в частности, о сборнике ”Трагический зверинец“? Мне кажется неправильным уже его заглавие. Ведь ”трагическое“ — категория чисто человеческая, а если мир, изображенный в книге, только ”зверинец“, то он не может быть трагическим. Пафос книги — Воля, по Шопенгауэру, слепая и неразумная. Не последний только рассказ сборника, а весь он мог быть назван ”Волей“…

— Я не согласен, — возразил В. И., — что заглавие книги неточно. Формально все рассказы повествуют о зверях (”Глухая Даша“ и ”Царевна — кентавр“ ведь тоже звери). И не только формально, но и по существу весь мир представлен здесь зверинцем. И зверинец этот не научный, не комический, а трагический. И ”Воля“ у Зиновьевой — Аннибал не та, что у Шопенгауэра; там безысходность, кружение Воли в самой себе, здесь — ее человеческое преодоление. И бунт героини ”Трагического зверинца“ не только космический (против дисгармонии мира), но и социальный (против общественного неуклада). В этом отношении рассказ ”Глухая Даша“ даже революционный. И характерно, что, когда этот рассказ впервые появился в ”Тропинке“ (детский журнал, издаваемый Поликсеной Соловьевой — Аллегро), он вызвал со стороны реакционеров целый ряд негодующих писем…» («Беседы», с. 319–320).

ЗУММЕР, Всеволод Михайлович (1885–1970) — историк искусства, археолог, ориенталист, коллега В. И. в Бакинском ун — те. Ему посвящено стихотворение В. И. 1926 г. «Уж расставались мы…» (IV, 94).

ИВАНОВ, Вячеслав Иванович (16–28 февраля 1866 — 16 июля 1949) —

«20 января. Я принес В. И. маленький свой экспромт, где писал:

У тебя, родимого,

Слово есть любимое,

Слово — СЛАВА.

Мне оно незримое,

Но тобой палимое,

Благовонный дым его

Чую в гимнов сплаве…

— Да, да, — сказал В. И., — я люблю это слово. И у меня оно означает не то, что у Пушкина. У него ”слава“ в сфере слуховой (”шeпот глупца“, ”похвала льстеца“, ”слух обо мне пройдет…“), а для меня же она нечто зримое, некий ореол, нимб лучей вокруг предметов» («Беседы», с. 307).

«25 января. Я сказал Вячеславу Ивановичу, что имя соответствует ему, фамилия же — Иванов — недоразумение: какой это Иванов? Но Вячеслав Иванович с этим не согласился:

— Я нахожу, что моя фамилия, в связи с моим ”соборным“ мировоззрением, мне весьма подходит. ”Иванов“ встречается среди всех наших сословий, оно всерусское, старинное и вместе с моим именем и отчеством звучит хорошо: Вячеслав — сын Иванов. Кроме того, фамилия эта мне еще приятна по духовному моему родству с художником Ивановым, которого все больше начинают должным образом понимать и ценить. Сочетание ”Вячеслав Иванов“ так же хорошо звучит, как сочетание ”Владимир Соловьев“. /…/ Добавим еще, что имя Вячеслав мать мне дала вопреки воле отца (была она славянофилка), и это имя, думаю, в значительной степени определило всю мою жизнь. А будучи беременной, она постоянно смотрела то на портрет Пушкина, то на висевший у нее на стене портрет некоего многознающего и трудолюбивого немца. И вот у меня есть кое-что от Пушкина, а еще больше, пожалуй, от этого немца» («Беседы», с. 309).