Воспоминания о Бабеле

Когда мы встретились через шестнадцать лет у Василия Регинина, журналиста, редактора журнала "30 дней", Регинин Бабеля не назвал, а представил его как крупного хозяйственника. В темно-синей куртке, по старой памяти называвшейся френчем, Бабель все-таки совсем не походил на хозяйственника. К тому же Регинин быстро свел разговор на литературные темы, спросил, читал ли я "Соль", "Смерть Долгушова" и другие рассказы о Конной армии. Тут Бабель сказал:

- Вы меня не помните? А я вас помню. Вы играли роль Тартюфа в ученическом спектакле, в комедии Мольера.

Я ответил, что играл в первый и последний раз в жизни.

- Я думал, что вы будете актером... Ну, а я похож на ответственного работника?

Я заметил, что он играл эту роль неважно. Но ответственно. Бабель засмеялся.

Регинин был, как говорится, профессиональным собеседником и рассказывал в тот вечер увлекательные истории. Поэтому мы больше слушали, чем вспоминали былое или обсуждали настоящее и будущее.

Прощаясь, Бабель сказал: "Будем видеться".

Получилось так, что в ту пору видеться нам пришлось больше всего за границей, в Париже, осенью 1927 года.

В первый свой приезд в Париж Бабель как бы растворился в этом городе. Его вскоре перестали интересовать Монпарнас, кафе "Куполь", "Дом". Он зачастил к нам, на авеню Ваграм, вернее на улицу Брей, где в дешевом отеле "Тильзит" жил всякий народец - русские, иностранцы без определенных занятий. Бабель не имел привычки предупреждать о своем приходе по телефону. Однажды он меня не застал и постучался к моей соседке, актрисе "Летучей мыши" - в то время кабаре Балиева гастролировало в Париже накануне отъезда в Нью-Йорк.

Ему ответил мужской голос.

Бабель вошел и увидел молодого человека.

- Вы к Тамочке? Она ушла на репетицию.

- А вы кто будете? - деликатно осведомился Бабель.

- А я ейный ухажер.

Бабель потом со смехом рассказывал об этом разговоре. Он подружился с этой парой, предвещал молодому человеку блестящую артистическую карьеру. Так и случилось. Теперь это знаменитый характерный артист американского кинематографа. А моя соседка - его жена. И оба они тепло и нежно вспоминают Бабеля.

В Париже он переписывался со мной так называемыми "пневматичками" записочками, пересылаемыми пневматической почтой.

"Дорогой Лев Вениаминович. Я совсем расхворался. По ночам не сплю, задыхаясь, простуда страшная, глаз пухнет, гноится,- вообще я разлагаюсь гораздо менее эстетично, чем парижская буржуазия. Я очень хочу вас видеть. Компаньон я, конечно, никудышный. Как только оправлюсь - заявлюсь к вам. Предварительно - предупрежу письмом.

Ваш Бабель.

14/IX-27".

Но не предупреждал, только приходил пораньше, и мы отправлялись бродить по осеннему Парижу. Он говорил:

- Мы должны благодарить бога, что нашим учителем был француз Вадон. Он научил нас болтать по-французски, а то мы были бы тут глухонемыми.

Компаньоном он был веселым. Когда встречал что-то смешное, останавливался и долго смеялся прерывистым смехом, задыхаясь, - сердце у него пошаливало.

Однажды (это было на Монмартре) мы остановились против одного из домов, имевших определенную репутацию в ночном Париже. По ночам здесь кипела жизнь. Мы же забрели на эту улицу утром - все окна были открыты настежь, видна была претенциозная роскошь, зеркала - все как на ладони.

- Как вы думаете, в этом заведении ведут конторские книги?

- Думаю - ведут. Это коммерческое предприятие. Оно платит налоги.

- Интересно бы изучить записи в книгах. Это была бы глава в хорошем романе.

Все тот же Володя, с которым мы уже однажды путешествовали с Всеволодом Ивановым, за полцены возил нас по городу - осенью, в плохую погоду, работы у него было мало. Мы ехали медленно, останавливались на набережной Сены или в Латинском квартале, на маленькой древней площади позади Пантеона. В то время Париж еще освещался газом, бросавшим призрачный, фосфорический отсвет на дома, оголенные деревья бульваров. Два или три раза происходили эти ночные странствия, это называлось "покататься на Володе".

Через несколько лет Бабель с грустью сказал мне:

- А хорошо бы еще раз покататься на Володе.

Однажды в такую парижскую ночь мы оказались на бульваре Рошешуар и остановились возле ночного бара "Черный шарик". Вошли. К нам за столик села красивая смуглая женщина. Она оказалась марокканкой, танцевала в "Казино де Пари" с живым удавом. Бабель обстоятельно расспрашивал ее о заработках, о том, чем питается удав, долго ли спит. Потом мы довезли марокканку до отеля, где она жила.

- Вы понимаете что-нибудь в красоте? Куда они смотрят, эти женолюбы французы? Такая красавица - в гнусной дыре!

- Не пропадет, - мрачно сказал Володя. - Ей нужен шанс. "Шанс" был. Два года спустя портрет марокканки появился в

газете "Пари суар". Она получила все - драгоценности, автомобиль, даже виллу на Ривьере. Портрет и ее история появились в газете после ее смерти. Ее зарезал ревнивый любовник.

В кафе вблизи вокзала Сан-Лазар Бабель показал мне высокую и очень красивую, странно молчаливую женщину. Она была почему-то в бальном, сильно открытом, но помятом и поблекшем платье. - Похожа на Элен Безухову. Правда?